в котором содержание гениального бетховенского творения ярко раскрывается через несколько скупых слов, сказанных о нем в знаменитом «Репортаже с петлей на шее» Юлиуса Фучика. В некоторых отношениях очерк этот кажется мне еще более привлекательным, чем «Путешествие...».

В прошлом году в пятом номере «Юности» появилась еще одна работа Пожидаева — «Что это значит — понимать музыку?», обращенная к широким кругам молодежи, а в десятом номере «Советской музыки» напечатаны заметки Пожидаева, в которых он на основе своего небольшого, но, надо признать, очень удачного опыта, делится с читателями соображениями о формах пропаганды по радио серьезной музыки.

И вот еще новый очерк молодого автора — об «Итальянском каприччио». Очерк этот представляется мне интересным по крайней мере с двух точек зрения. Во-первых, он рассказывает о том, как обыкновенный любитель музыки вошел в большой мир музыкального искусства. И обращен он ко многим, особенно к молодым людям, жадно ищущим сегодня ответа на вопрос: как научиться любить и понимать серьезную музыку.

Во-вторых, очерк этот дает своеобразную и, с моей точки зрения, очень интересную и верную трактовку жизненного содержания «Итальянского каприччио».

К новому очерку Геннадия Пожидаева, как и всем его другим работам, не применимы, в сущности, такие определения, как «критический разбор» или «музыкально-теоретический анализ», хотя в нем есть элементы и того и другого, встречаются даже точные ссылки и указания на некоторые детали формы, оркестровки и т. п. Главное здесь — стремление, опираясь на собственное восприятие музыки и на обстоятельное изучение объективных фактов «биографии» данного сочинения, выяснить его реальное жизненное содержание. И то, что Геннадию Пожидаеву удается тонко, без всякой вульгаризации и упрощения решить именно эту задачу, важнейшую задачу музыкальной критики, говорит о незаурядной его одаренности. Ведь талант музыковеда-критика и проявляется прежде всего в уменье увидеть реальную жизнь, запечатленную в произведении искусства, и понять само произведение как частицу этой жизни.

*

О чем рассказала музыка

Г. Пожидаев

Однажды, будучи еще школьником, я услышал музыку, льющуюся из репродуктора. Музыка оборвалась, и диктор стал комментировать прозвучавший отрывок. Мое внимание привлекла одна фраза: «"...Итальянское каприччио" Чайковского — это прежде всего русское произведение, русская классика...». И я удивился: «Неужели кому-то нужно доказывать, что произведение, написанное русским композитором, является русским?» А потом подумал: «Может быть, и нужно: ведь называется оно "Итальянское каприччио"».

Мои сомнения удалось разрешить значительно позже, после того, как я много раз слушал «Каприччио» по радио и очень полюбил его.

Как будто бы все ясно в этом произведении. И не смущает в нем соседство жизнерадостных мелодий с печально-скорбной темой. Ведь это же каприччио, что в переводе с итальянского буквально означает «каприз», то есть произведение свободной формы «с частой сменой настроений, полное неожиданных эффектов».

Ну что ж, пусть каприз. Но только ли в форме здесь дело? Ответ на этот вопрос будет впереди.

А вначале я был поражен тем, какая это удивительно выразительная музыка. Настолько выразительная, что однажды я даже «увидел» изображенную ею картину. Это случилось в тот момент, когда в «Каприччио» происходит смена мелодий маршеобразного характера. Первая — звонкая, задорная — звучит у духовых инструментов, вторая, неожиданно сменяющая ее, выходит из тиши, будто «из-за поворота». Она совершенно другого характера, мягкая, певучая, но тоже активная, в том же ритме и темпе. Казалось, на площади появились два оркестра, соревнующиеся между собой. Я словно увидел, как эти оркестры

плывут в толпе людей, смеющихся, снующих то в одну, то в другую сторону.

Может быть, в этот момент мне вспомнились кадры из австрийского фильма «Венские девушки», где на всемирном соревновании оркестров композитор Цирер противопоставляет грому меди американских музыкантов свои лирические певучие мелодии? Не знаю, но вот эта резкая смена звучаний оркестров, эти остановки музыкальных фраз на «полуслове» — все это внезапно ожило для меня в музыке «Каприччио».

Потом оказалось, что произошло случайное и счастливое совпадение. Где-то я прочитал, что «Итальянское каприччио» Чайковский написал под непосредственным впечатлением карнавала в Риме, очевидцем которого он был. Значит, я на правильном пути.

И тут мне захотелось «разгадать» все произведение. Оно стало для меня интереснейшей книгой, в которой я увидел яркие картинки, иллюстрирующие ее содержание, но самого содержания прочесть пока не мог. Мне не пришло в голову обратиться за помощью к специалистам. Ведь я искал то, что и сам не смог четко объяснить, — искал то, что мог найти только сам.

Но вернемся к музыке «Итальянского каприччио». В ней много веселых и ясных мелодий, словно рисующих пестрое карнавальное зрелище. Но что означает печальная тема, с которой после небольшого фанфарного вступления начинается произведение? Уж не внутреннее ли это состояние человека? Не сам ли это Чайковский, наблюдающий веселую толпу из окна своей гостиницы? Почему он грустен? Не тоскует ли он по дому, по отчизне? Если это так, то куда же исчезает его грусть в конце произведения? Надо найти ответ. Может быть, под воздействием картины веселья в человеке происходит какое-то внутреннее изменение? Развитие этого удивительно связного произведения ведет к решительному бурному финалу, то есть к выводу. Какой же здесь вывод? Ответ надо искать во внутреннем состоянии человека, оторванного от родины, — так думалось мне.

И вот я читаю письма Чайковского из Италии к родным и близким людям (1877–1878 гг.).

«...Чем больше я живу за границей, тем более убеждаюсь, что жить можно только в России».

«...Везде оливковые деревья, пальмы, розы, апельсины, лимоны, гелиотропы, жасмины, словом, это верх красоты. А между тем... я ходил по набережной и испытывал невыразимое желание пойти домой и поскорей излить свои невыразимо тоскливые чувства в письме к вам (к фон Мекк. — Г. П.), к брату Толе. Отчего это?..»

«...Как бы я ни наслаждался Италией, какое бы благотворное влияние ни оказывала она на меня теперь, а все-таки я остаюсь и навеки останусь верен России. Знаете... что я еще не встречал человека, более меня влюбленного в матушку-Русь... Меня глубоко возмущают те господа, которые готовы умирать с голоду в каком-нибудь уголку Парижа, которые с каким-то сладострастием ругают все русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том основании, что в России удобств и комфорта меньше. Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязи то, что для меня несказанно дорого и свято...»

Конечно, эта печальная тема в произведении может быть выражением тоски композитора по Родине, по России. А каков же вывод? Может быть, такой: под воздействием яркого, но чужого зрелища у Чайковского возникает решение ехать на Родину? Таким предстало передо мной содержание «Итальянского каприччио». Конечно, между тем, что хотел сказать автор в своем творении, и тем, как его поймут слушатели, всегда будет существовать определенная дистанция, которую никто не сможет преодолеть, но быть близким к пониманию произведения можно.

Случилось так, что мне пришлось еще раз обратиться к «Итальянскому каприччио».

Как-то в разговоре с одним музыкантом я поделился с ним своими мыслями об «Итальянском каприччио». Он сказал, что, конечно, я волен по-своему понимать эту музыку, но, кроме блестящего изложения контрастных итальянских тем, никакого другого содержания произведение не имеет, что оно рассчитано на чисто внешний эффект.

Я опять задумался. Сложившееся твердое убеждение, что в столкновении этих тем заключена какая-то глубокая идея, не покидало меня. Все-таки ответ надо искать в самой форме «Каприччио». Ведь в истинно художественных произ» ведениях форма и содержание неразрывны. Я опять обратился к письмам Чайковского, но теперь уже к тем, которые были написаны в период создания «Каприччио». Я искал события, которые повлияли на выбор именно такой формы. И нашел даже больше, чем ожидал.

В письме Петра Ильича к Танееву от 4 января 1880 года есть такая фраза: «Хочу написать итальянскую сюиту из народных мелодий...» Это единственное упоминание о замысле произведения, из которого явствует, что никакого драматургического действия в произведении не наме-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

О чем рассказала музыка

Г. Пожидаев

Содержание