Признательность художнику

Ю. Завадский

Об огромном значении деятельности Митрофана Ефимовича Пятницкого в области народного хорового пения я говорить не собираюсь — оно бесспорно. Об этом лучше, полнее и обоснованнее, чем я, сумеют рассказать люди, которые были связаны именно с этой стороной деятельности Митрофана Ефимовича.

Я же хочу поделиться краткими воспоминаниями о нем, как о человеке и художнике, с которым мне пришлось встретиться, когда однажды он, по приглашению Е. Вахтангова, появился в театре в качестве педагога по пению.

Митрофан Ефимович получил специальное вокальное образование и считал себя учеником знаменитого Эверарди, одного из самых прославленных педагогов-вокалистов. Пятницкий был моим вторым педагогом. Мне хочется сегодня добрым словом вспомнить моего первого педагога — Анну Михайловну Сац, жену изумительного театрального композитора, автора музыки к «Синей птице» — Ильи Саца.

Сопоставление имен Анны Михайловны и Митрофана Ефимовича закономерно, потому что в их методе работы, в их понимании органики звука, в сближении речи и пения было много общего. Досадно, что словами я не смогу передать такую характерную для Митрофана Ефимовича неповторимую интонацию, когда он произносил: «Пение — есть разговорная речь, разговорная речь — есть пение», и без перехода, как бы переводя эту разговорную речь в пение — «Я то-от, которому внимала...»

Еще очаровательнее и парадоксально-неожиданно звучали у него сближения от природы поставленного звука на выкриках: «Углей, углей, углей!..» (так выкрикивали по Москве уличные продавцы угля) с кантиленой романса Демона.

Вероятно, в моей записи, да и в устном рассказе, это выглядит несколько наивно; в те времена многие подсмеивались над Пятницким, но опыт жизни и театральной педагогики подтвердил мне глубокую мудрость его вокальных уроков.

Вообще это был удивительно интересный, очень русский, самобытный талант. Как поразительно умел он воспринять все талантливое! Меня восхищали его взаимоотношения с Вахтанговым. Евгений Багратионович вообще умел различать подлинное за любой оболочкой видимости. Так и в Пятницком он «высмотрел» большого художника — человека народной мудрости, подлинного ума, какой-то особенной художественной догадки...

И мне представляется знаменательным, что сегодня в моем воспоминании имя Пятницкого соединилось с самым дорогим для меня именем — Вахтангов. А когда я сейчас вспоминаю практические советы Станиславского актерам в области постановки голоса и владения звуком и сопоставляю с тем, что требовал от нас Пятницкий, то вижу, что это все советы одного и того же порядка. В их основе лежит глубочайшее познание органических законов творчества, огромной любви к русской музыке, к народному искусству, и необычайно точная, индивидуализированная педагогика.

В моем сердце хранится огромная благодарность к Пятницкому — он так человечно, так по-дружески помогал мне не только теоретически, но и советами человека, великолепно разбиравшегося во всех сложностях повседневной жизненной практики.

Сколько душевной щедрости и тепла отдавал Митрофан Ефимович тем, в кого он верил! Память о Пятницком чрезвычайно глубока, и это не только личная память. В ней заключена и выражает себя признательность большому мудрому художнику, познавшему что-то чрезвычайно существенное в творчестве родного народа и сумевшего передать это понимание и любовь к народному искусству, как эстафету своим последователям, друзьям и ученикам.

ИСПОЛНИТЕЛЬСКОЕ ИСКУССТВО

Святослав Кнушевицкий

Т. Гайдамович

В самом начале двадцатых годов в шумной и пестрой толпе студентов Московской консерватории появилось новое лицо. Юноша в поддевке полувоенного образца, небольшого роста, с длинными вьющимися волосами привлекал внимание спокойной манерой держаться, доброжелательным взглядом. Говорили, что это талантливый виолончелист, что у него поразительный по красоте звук, что Семен Матвеевич Козолупов (в чей класс он был зачислен) «нашел» его в городке Петровске во время своих концертных гастролей по Волге.

В те времена молодежь училась не столько в аудиториях, сколько у самой жизни, романтически суровой и бурной, беря «уроки» в живой практике искусства.

Обеспеченная, спокойная (я бы сказала, порой даже слишком спокойная) жизнь сегодняшнего студенчества была незнакома Кнушевицкому. Он и учился и работал в оркестрах, не всегда зная, где будет обедать, не всегда у него было место для занятий, да и квартирные хозяйки не очень охотно сдавали углы музыкантам, боясь их «шумной специальности».

В тот период огромное значение имели для Кнушевицкого занятия в классе Козолупова. Великолепный педагог и воспитатель, Семен Матвеевич сразу оценил необычайное дарование своего ученика и на всю жизнь полюбил его талант. Большая дружба связывала их почти 40 лет. До последних дней Святослав Николаевич с благодарностью вспоминал своего учителя, считая педагогические достижения Козолупова непревзойденным образцом.

Шли годы. Все ярче раскрывался артистический дар виолончелиста, яснее определялись его музыкальные устремления; проявились и великолепное умение читать «с листа», и любовь к ансамблевому музицированию. Вероятно, истоки этого надо искать в обстановке, в которой проходили детские годы Кнушевицко-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Признательность художнику

Ю. Завадский

ИСПОЛНИТЕЛЬСКОЕ ИСКУССТВО

Святослав Кнушевицкий

Т. Гайдамович

Содержание