Выпуск № 8 (321) | 1965 - страница 47

ния словно бы песенная; кажется, пой себе, да и только. Ан нет! Для того, чтобы действительно хорошо спеть, надо много поработать, чтобы не только технически одолеть партию, а прежде всего проникнуться ее характером. Вот почему русская музыка так трудна для зарубежных певцов. Она ставит перед исполнителем проблему создания исторически и социально обусловленного сценического опыта, образа, верного во всех деталях, вплоть до отдельных интонаций. Не случайно герои Глинки требуют не только зрелого мастерства, огромного сценического опыта, но и какой-то глубоко затаенной внутренней правды. Даже Шаляпин в молодости не справился с Русланом, а потом так и не решился повторить свою попытку.

Музыка же Верди требует прежде всего молодых, свежих, эластичных голосов. И если у певца в диапазоне есть требуемая нота, она будет верно звучать в любой партии независимо от возраста, звания и положения действующего лица. Правда, у Верди традиции итальянского bel canto уже сочетаются с необходимостью более конкретно выявить обобщенный образ, характер. Вот почему меня так манил герцог. Кроме того, я почему-то был уверен, что в этой партии обязательно завоюю успех у публики и, как знать, может быть, именно эта роль будет решающей для контракта на второй сезон.

Фотография 1928 года

В те времена, да, пожалуй, и теперь, оперы, подобные «Риголетто» или «Травиате», редко привлекали внимание большого, оригинального режиссера, особенно на периферийных сценах. Тогда это были спектакли-концерты, опирающиеся на три-четыре центральные роли, исполнители которых были сами себе и режиссерами. В остальном все полагалось на традицию. Так и я сам создавал в своей фантазии облик героя, не ведая еще о том, что для Верди его прообразом послужил Франциск I из драмы Виктора Гюго «Король забавляется». Не зная литературного первоисточника, я целиком исходил из музыки. Своего героя я видел юношей, почти мальчиком, избалованным, капризным и легкомысленным, привыкшим пользоваться благосклонностью придворных дам и одерживать легкие победы. Сознаюсь, я никак не мог представить герцога правителем страны, заседающим на государственном совете. Я относился к нему как к беспечно-

му повесе, которому вся жизнь представлялась цепью увлекательных любовных приключений. Такой образ подходил и к моим внешним данным. Если же учесть изящный, светлый костюм, красивый завитой парик и добавить, что, пройдя школу Станиславского, я умел довольно свободно и пластично двигаться на сцене, то при условии хорошего знания партии можно представить, что успех оказалось завоевать не столь трудно. Мне было приятно чувствовать себя герцогом. Это безмятежное ощущение образа жило во мне до тех пор, пока я не услышал, что под именем герцога Мантуанского Верди вывел короля Франциска I, развратного, старого циника, и что мне неплохо было бы прочесть драму Гюго. Я не на шутку обиделся за своего героя и ответил категорически, что и не подумаю читать Гюго, если он такое написал. Но чувствуя, что в моем тоне маловато убедительности, я прибег к помощи Джильды. Разве могла бы юная, чистая девушка, спросил я, полюбить старого урода? Да и Маддалене, которая видела на своем веку всяких кавалеров, его жалко. Значит, он не противный? На это мне ответили что-то вроде того, что я тенор и этим все объясняется. И все-таки я прочел Гюго, хотя брался за книгу не без опаски. Разрушится, думал я, сейчас мой образ, а как создать новый? И главное, каким все-таки должен быть герцог Мантуанский, если в действительности он Франциск?

Но, оказывается, в драме Гюго не было того характера, который «расписывали» мне друзья.

Не только поведение герцога Верди и короля Гюго совпадает по ремаркам. Так же совпадают и характеры и внешние черты. Быть может, только у Гюго король более зрел, более ощущает свою власть, но ведь Бланш, как и Джильда, принимает его за юношу и искренно влюбляется. Она говорит:

С той ночи, что он нам встретился
И поглядел мне в очи,
Не в силах мысли я
От юноши отвлечь.

Значит, и Гюго не видел его старым! И несколько далее:

Как нежен он, как смел!
С каким веселым взглядом!
Как гордо он прошел и поклонился мне!
Как был бы он хорош, представьте, на коне!

«Миленький какой», — говорит о короле и цыганка Магелона. Да, я видел герцога очень молодым (ведь он выдает себя за студента, «школяра», как сказано у Гюго), романтичным, пылким и непосредственным. По моему твердому убеждению, только такой он и мог понравиться Джильде. Если бы в нем не было притягивающей силы молодости и красоты, по-моему, нужно было иначе строить все либретто.

Легкомыслие, ветреность герцога порождены полной безнаказанностью. Мне казалось, он увлекался женщинами искренно и безрассудно, хотя и на один миг, а... обман Джильды нельзя даже назвать обманом. Скорее всего это находчивость: ведь герцогу главное — добиться цели. А скажи, что он герцог, — и все пропало. И потом, мне кажется, ему нравилось играть разные роли. Ведь и у Маддалены он — не он.

Мне могут возразить, что нельзя оправдывать герцога, что необходимо соблюдать верность социальной характеристики. Но разве я отхожу от правды? К тому же я руководствовался музыкой Верди. Что же касается социальной правды, то, во-первых, она сказывается в нагловатой самоуверенности герцога и в том, что он шагает по жизни, мало или совсем не думая о последствиях своих поступков.

У Верди эта тема несколько затушевана темой рока, воплощенной в образе Монтероне и его проклятия. Но эта необходимая в условиях Италии того времени «маскировка» теперь ощущается просто как дань романтической традиции. На первый план выступает, конечно, трагедия шута и его несчастной дочери, ставших жертвами минутной прихоти коронованного ветрогона. Мне кажется, именно в этом надо видеть социальное содержание оперы Верди, а не в том, чтобы «в лоб» разоблачать героя, делая его отталкивающим, малопривлекательным. Все это шло бы «наперекор» музыке Верди, гениальной именно тем, что впервые, пожалуй, «лирический» герой приобрел в ней черты определенного класса.

Искусство оперного певца — сложное искусство. Полное владение своим певческим «аппаратом», разнообразием красок голоса, его динамической шкалой, как и глубокое понимание образа, умение найти в своем голосе именно те краски, которые ему нужны, — это приходит не сразу. Поэтому я был очень рад, что мне на пятом году службы в театре удалось именно в партии герцога органически сочетать и довольно ясное понимание образа и свободное владение звуком. Я уже умел заставить зал реагировать на некоторые фразы (не ноты!), которые мне нужно было выделить для окраски характера.

Однако случалось, что публика реагировала и тогда, когда я не рассчитывал на это. Например, в сцене с Джильдой я любил в дуэте эпизод на ³/₈. Я понимал, что это место надо спеть с увлечением, красиво, выразительно, на большом дыхании. Но впереди есть фразы, на которые я по молодости лет не обращал внимания, например когда Джильда просит герцога уйти, у него есть замечательная строчка: «О нет, не верю я, чтоб в этом сердце ответа на любовь мою не встретил!» И вот как-то на одном спектакле, уже позднее, как только я произ-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Фотография 1928 года

Содержание