Выпуск № 6 (295) | 1963 - страница 44

то, что она спела уже немало хорошей музыки, этот романс Рахманинова был «пробным камнем» ее артистизма. Мелодия необычайной широты, раскинувшаяся на развернутые восьмитакты (4/4 non allegro), а ближе к кульминации захватывающая еще бо́льшую «территорию», использующая диапазон голоса в две октавы (от си бемоль второй до си бемоль малой), требовала широты голоса, абсолютной ровности, наполненности тембра и, конечно, «бархатистости» низких грудных нот. Содержание же романса — дифирамб природе, восторженное «растворение» в красоте, чуть-чуть проникнутое истомой весенних чувств, и в то же время их внутренний «напор» — невозможно передать без полноты дыхания, крепкой опоры звука и гибкой пластичности голоса.

Именно пластики тонких, почти инструментальных переходов, переливов голоса требовали и оригинальный интонационный строй, и ладовые сопоставления, и многообразные динамические указания автора (Рахманинов создал целую партитуру тончайших нюансов настроения. В одной лишь фразе: «...и синий небосклон в торжественном молчанье о райской вечности мне внятно говорил...» — композитор дает огромную гамму эмоциональных оттенков — piano — crescendo — diminuendo — piano — mezzo-forte — piano — diminuendo — ritenuto). В этом смысле «Мелодия» как бы предвосхищает гениальный «Вокализ».

И снова, не сразу, а долго и внимательно впеваясь в романс, точно следуя авторским указаниям, Тамара, руководимая педагогом, вдруг выказала всю свою поэтическую душу, свой острый внутренний слух, проникновение в музыку.

Нам кажется, что «Мелодия» проделала какую-то невидимую подготовительную работу в творческом сознании молодой певицы для того, чтобы потом так легко и, казалось бы, просто «легла» на ее голос партия прокофьевской Наташи.

Классика XVIII в. (Глюк), русская оперная музыка с ее верностью национального характера и его психологическим богатством (Бородин) и вдохновенная поэзия камерного творчества (Рахманинов) стали теми вехами, которые отметили артистический рост Тамары.

Потом педагогу легко было в работе над другими произведениями возвратить ученицу к ощущениям, уже пережитым ею в этих сочинениях.

Результаты сказались быстро. Еще только перейдя на четвертый курс, она приняла участие в конкурсе вокалистов VI Всемирного фестиваля молодежи, проходившего в Москве летом 1957 года, завоевав золотую медаль и первую премию наряду с другой талантливой ученицей Елены Климентьевны — китаянкой Го Шу-чжень.

А спустя несколько месяцев Тамара Милашкина была зачислена в стажерскую группу Большого театра, начавшего работу над своей капитальной постановкой — «Войной и миром» Прокофьева.

Сначала, однако, Милашкина вышла на сцену Большого театра в партии Татьяны. Пожалуй, за многие годы его существования это была самая юная пушкинская героиня — тоненькая, большеглазая девочка, которая, стоя на террасе ларинского дома, от волнения и нетерпения поднималась на носки, устремляясь мечтой куда-то далеко...

Уже в первых своих спектаклях молодая певица показала, что она обладает качествами, важными для оперной артистки: ощущением образа в полной слитности музыки и слова, верным чувством сцены. А надо сказать, что дебюты юной солистки проходили не в самых благоприятных условиях. Трудно понять, по ка-

Наташа, «Война и мир» С. Прокофьева

кой именно причине руководство тогда решило, поручив ведущие партии молодежи — Милашкиной, выпущенной во второй раз на сцену театра, и Е. Кибкало, впервые выступающему в партии Онегина, — поставить за пульт дирижера, который никак не мог справиться с темпами...

На спектаклях «Евгения Онегина» Милашкина одержала победу, которая выпадает на долю не очень многим: она покорила артистов оркестра. В небольшой заметке, опубликованной в газете «Советский артист», они так и написали: исполнение певцов и прежде всего партии Татьяны воодушевило нас¹.

Опера Чайковского сразу же вошла в ее репертуар. Сейчас слушатели могут по достоинству оценить эту партию молодой артистки. В ее Татьяне так много обаятельной непосредственности, юного очарования, смелости цельного чувства, и все это при естественности, удивительно скромной правдивости сценического поведения.

Мы видим Милашкину в сцене «Письма»: на первых тактах вступления она как бы очень сосредоточенна, серьезна, будто ее Татьяна боится вспугнуть новые для нее, волнующие ощущения. И вдруг стремительно, как весенний поток, зазвенел в ликующей радости голос: «Пускай погибну я!..» Чуть заметная задержка на си бемоль подчеркивает силу прорвавшегося чувства, сладостную возможность осуществления мечты:

Я пью волшебный яд желанья!

Нетерпеливые слова: «Нет, все не то» — звучали как бы с досадой на себя за неумение написать о том, что уже произнесла вслух...

И дальше спокойно, словно решив для себя свою судьбу, читала так, будто сверяла слова со своими ощущениями:

Я к вам пишу,
Чего же боле.
Что я могу еще сказать?

Характерный для голоса Милашкиной трепетный звук снимал всякую интонацию жалобы, стремление растрогать Онегина даже в строках:

Вообрази: я здесь одна!
Никто меня не понимает!
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна!

Она пела это плавным звуком, ласково, интимно, в первый раз произнося вслух эту грустную правду. И только однажды как мягкий укор Онегину прозвучало слово «никогда» во фразе «Я б никогда не знала вас», подчеркнутое чуть более сгущенным тембром... Вспоминались слова Чайковского, сказанные им о Татьяне: «полная чистой женственной красоты девичья душа, мечтательная натура, ищущая смутно идеала».

Но пушкинская Татьяна не исчерпывает артистического дарования Милашкиной. Вспомните Катарину из «Укрощения строптивой».

...После ночного скандала, разбудившего весь квартал, мы видим Катарину в одной из комнат отцовского дома. Ее приводят в негодование и женихи, которые торгуются из-за приданого, и Бианка, которую радует предсвадебная «ярмарка». Ария Катарины — это ее автохарактеристика. Но «прочитать» ее можно по-разному: и как своеобразный манифест, утверждающий строптивый, непокорный нрав, и так, как произносит его Милашкина.

Посреди комнаты стоит невысокая девушка. Словно пытаясь сама себя остановить, чтобы от злости не сбросить со шкафа какой-нибудь очередной кувшин, она крепко обхватила свои локти и, смотря прямо перед собой, произносит сердитые фразы. Но Катарина не просто сердится. Она спорит, решительно бросая то ли отцу, то ли претенденту на ее руку: «Я человек, меня купить нельзя!..»

А дальше, уже угрожая и уверяя сама себя в собственной решимости: «Скорей вонжу я в сердце нож, чем в прах склонюсь я пред мужчиной».

И с бесстрашным вызовом:

Пусть не зовусь я Катариной,
Я всех мужчин не ставлю в грош! —

поставив на верхнем «ля» твердую неколебимую точку, она гордо взмахнула головой, от чего смешной завиток волос упал на ее лоб и по ассоциации вспомнилась одна юная героиня английского фильма, произносящая категорическое: «Никогда не выйду замуж! И детям своим не позволю!»

При всех негодующих словах, которые произносит Катарина, в интонациях Милашкиной слышится отзвук какой-то светлой мечты, а в угрозе покончить с собой звучит протест против возможной силы принуждения.

Поэтому она так вырывается, злится и даже кусается, когда Петруччио насильно ставит ее на колени, но и поэтому она так замирает, когда ее муж, может быть не очень кстати сев на пол, объясняется ей в любви...

Нагрянувшие гости мешают им выяснить отношения. Машинально здороваясь с приехавшими,

_________

¹ См. «Советский артист» от 21 мая 1958 г.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка