них смешением языческого и христианского, с безмерным чувством радости жизни и поэтическим ощущением природы. Не случайно не может сразу понять ее княжич и даже страшится ее; не случайно так ярко разнится смиренная молитва «заступнице» китежан, ожидающих набега врага, молитва соответствующего интонационного содержания, от вдохновенного заклинания Февронии о спасении Китежа, основанного на песне «Про татарский полон». Ясно раскрывается образ Февронии в ее темах: темах леса, в хвале пустыне прекрасной, в гимнической мелодии величальной песни. В сборнике Римского-Корсакова она помещена с текстом «Из-за лесу, лесу темного» (Глинка знал ее с текстом «Из-за гор, гор, высоких гор»). Интонационная основа этой мелодии и тем Февронии аналогична одной из музыкальных вершин поэтического воспевания природы Римским-Корсаковым — мелодии «Редеет облаков».

По своему духовному облику Феврония принадлежит к типу тех беззаветных, готовых к самопожертвованию русских девушек и женщин, образы которых запечатлены в романе «Накануне» Тургенева, в «Русских женщинах» Некрасова. Глубоко верно определяет образ Февронии А. Луначарский как воплощение высшего альтруизма. Что касается «прощения предательства» в «Китеже», то эта теория основана, по-видимому, в первую очередь на недостаточно внимательном чтении текста оперы. Речь идет не о «прощении предательства» и милости к предателю, а о неизбежности возмездия совершившему этот страшный, смертный грех, с одной стороны, и уверенности в нравственных качествах человека, в его доброй воле, в возможности искупить вину, стать на правильный путь.

Разум Кутерьмы не выдерживает гнета совершенного им преступления. Он обречен на тяжкие муки, на духовную смерть. Феврония, на глазах у которой преступника постигла беспощадная, уничтожившая его кара, жалеет беспомощного, помраченного разумом Кутерьму, просит князя пустить его в Китеж. Но князь (олицетворение народной мудрости) ей в этой просьбе отказывает.

Несмотря на совершившееся возмездие, вина преступника еще не искуплена. Цель письма, которое князь разрешает послать Кутерьме, не утешить его, а поведать людям о том, что Китеж жив, что не дано было сломить врагам духовной силы народа.

Еще одно замечание: освобождая Кутерьму, Феврония дает ему возможность бежать не от справедливого народного гнева, а от лютости татар. Навет Кутерьмы на нее потрясает Февронию, но мстить она не станет.

Таким образом, в самой опере нет конкретных данных, которые указывали бы на двойственность ее идейно-художественного содержания. Также нет их для того, чтобы говорить о кризисе в мировоззрении Римского-Корсакова в период сочинения «Китежа», о дани, которую он якобы отдал учению Толстого. Единственное «основание» для этого — неверное понимание «Китежа» (а отсюда необходимость как-то объяснить то, чего в опере нет). Других — нет. Ни в творчестве Римского-Корсакова, ни в его обширном и обстоятельном литературном наследии.

Известно другое: что Римскому-Корсакову была свойственна исключительная духовная цельность; что, признавая Толстого — гениального художника, он резко отрицательно относился к его мировоззрению... И нужно было бы обладать воистину ни с чем не сравнимой двойственностью, находящейся по ту сторону «гофмановщины» и «достоевщины», чтобы в состоянии кризиса по-прежнему создавать кристально чистые и цельные произведения.

Неверно и противопоставление «Китежа» двум другим операм, которые Римский-Корсаков сочинял одновременно с ним, — «Салтану» и «Кащею». Противопоставление это идет по линии, с одной стороны, живого отклика на действительность, с другой — ухода от нее. «Китеж» был — в иной форме, ином ракурсе — также откликом художника на темные стороны современной ему жизни. Сказать, что «Китеж» носит обличительный характер, было бы неверно. Но то, что в нем отразился внутренний протест композитора против гнетущих общественно-политических событий, бесспорно. Ведь Римский-Корсаков писал в тот период, когда в правящих сферах господствовало моральное разложение, гнусность, которые возмущали всех честных людей, когда провокация возводилась в доблесть, когда — уже в период русско-японской войны — во всей обнаженности, безобразии и цинизме выступила предательская сущность царского правительства. В эту эпоху и появилось произведение, в центре которого утверждение огромной моральной высоты народа, жертвенной любви к родине и грозное осуждение предательства — тягчайшего преступления. В этом произведении Римский-Корсаков выступает не как «ученый муж» — как народный певец, которому дано священное право высказывать чувства и помыслы народа, как сказитель, хранящий память о былом, для которого это былое живо.

ИСПОЛНИТЕЛЬСКОЕ ИСКУССТВО

А. Мелик-Пашаев

ВДОХНОВЕННЫЙ МАСТЕР

Я рад, что мне довелось хотя бы в первые годы работы в Большом театре слушать, а также и вести спектакли с участием Елены Климентьевны. Каким богатством динамических оттенков было расцвечено ее исполнение Волховы! Разве можно забыть эту плавную, свободно льющуюся, согретую сердечным теплом «Колыбельную», дуэт с Садко, в котором от такта к такту чувствуется нарастающая сила любви!

Безукоризненный вкус, высокая культура отличают образы, созданные Катульской. Я знал немало талантливых певиц, с успехом выступавших в «Чио-Чио-Сан». Но Елена Климентьевна умела найти особые краски, свое неповторимое ощущение образа маленькой японской гейши; что особенно важно, эта женщина-ребенок у нас на глазах росла, взрослела, на глазах менялся не только тембр ее голоса, но и весь облик, походка, движения, выражение лица... Проникновенной выразительностью голоса трогала, очаровывала слушателей гибнущая Чио-Чио-Сан.

А как звучал прозрачный, словно серебристый; голос Елены Климентьевны в партии Маргариты, в одном из самых поэтических образов, созданных артисткой. Любой из образов русской и западной оперной классики приобретал в исполнении Катульской богатый жизненными красками колорит, радовал единством вокального и сценического воплощения. Счастливо сочетаются в даровании Елены Климентьевны высокая музыкальность, актерское мастерство и чуткое ощущение жизненной правды.

Мне не довелось услышать Елену Климентьевну Катульскую во всех ее оперных партиях. Но соратники Елены Климентьевны находят черты, отражающие ее образы, в творчестве молодых певиц, узнают ее вокально-сценическую трактовку юной Антониды или Людмилы, сказочной Снегурочки. Добросердечное отношение певицы к молодежи, ее горячая готовность всегда и во всем прийти на помощь товарищам по сцене, а главное, активность ее искусства помогли Елене Климентьевне многое передать своим последователям и ученикам.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

ИСПОЛНИТЕЛЬСКОЕ ИСКУССТВО

А. Мелик-Пашаев

ВДОХНОВЕННЫЙ МАСТЕР

Содержание