В КОНЦЕРТНЫХ ЗАЛАХ

В программе — Шимановский и Кодай

Мы часто декларируем свою горячую заинтересованность и любовь к музыкальной культуре братских социалистических стран. Искренность этих деклараций несомненна. Однако не всегда они сопровождаются живыми практическими делами, во всяком случае, в области концертной пропаганды. Так, нередко под рубрикой «Музыка стран народной демократии» у нас демонстрируются давно знакомые рапсодии Листа или мазурки Шопена. Между тем слушатель хочет знать, помимо этих признанных сочинений, и нечто более новое, характеризующее современный этап развития искусства.

Естествен поэтому интерес публики к содержательному симфоническому концерту, устроенному 7 января Московской филармонией в связи с двумя знаменательными датами — восьмидесятилетием Золтана Кодая (род. в декабре 1882) и восьмидесятилетием со дня рождения Кароля Шимановского (1882–1937). Хорошо, что существуют юбилейные даты: иногда они служат удобным поводом для знакомства с интересными и редко исполняемыми музыкальными сочинениями. Именно так было и в этот вечер. Вступительное слово Игоря Бэлзы и участие молодого дирижера-дебютанта придали юбилейному концерту черты особой значительности.

Весь музыкальный мир торжественно отметил недавнее восьмидесятилетие Золтана Кодая, одного из самых выдающихся музыкантов современности, признанного главы новой венгерской школы. Тот, кому посчастливилось встречаться с Кодаем в Будапеште или Москве, не мог не быть захваченным величием духа, громадной эрудицией и прозорливостью этого патриарха современной музыки. Большой композитор, друг и соратник Бартока, ученый-фольклорист, педагог и общественный деятель, Кодай является подлинно демократическим художником, неразрывно связанным с народной основой искусства. Можно только пожалеть о том, что ни в одном нашем театре до сих пор не поставлена его очаровательная комическая опера «Хари Янош» (недавнее исполнение оперы по радио не смогло, разумеется, заменить живой сценической интерпретации). Хотелось бы услышать также его кантату «Венгерский псалом», его великолепные хоры, высоко ценимые венгерской аудиторией, его чудесные симфонические пьесы народного склада.

Лучшие черты творчества Кодая — красота и сочность песенно-танцевального тематизма, темпераментность и национальная характерность образов, блеск и изобретательность оркестровки — представлены в популярнейших «Танцах из Галанты». Основные мелодии этой увлекательной одночастной пьесы взяты из сборника старых танцев, записанных от цыганских музыкантов из деревни Таланта. Отсюда повышенная эмоциональность, экзальтированность этой музыки, близкой венгерско-цыганской традиции «вербункош»; смены лирически приподнятых декламационных наигрышей зажигательными плясками вызывают в памяти контрасты листовских рапсодий. Однако щедрая нарядность оркестровки и гибкость ладогармонического мышления выдают руку современного мастера, творчески освоившего опыт импрессионистского симфонизма. «Танцы из Галанты», завершавшие программу, были подлинным украшением вечера.

Впервые в нашей стране исполнялось одно из последних сочинений Золтана Кодая — его трехчастная Симфония (1961), посвященная памяти Артуро Тосканини. Редко приходится слышать крупное и обобщающее симфоническое полотно, созданное столь маститым автором в канун его восьмидесятилетия. Для Кодая это был, видимо, своеобразный итог его более чем полувековых исканий в области художественной разработки венгерского фольклора. Ведущее

место в Симфонии принадлежит широко распевной мадьярской мелодии, рожденной благородными традициями старинной крестьянской пентатоники. В этих величавых и суровых песнях степей выражены самые сокровенные черты венгерского национального характера. Такого рода мелодии особенно ярко представлены в созерцательно певучей второй, вероятно, лучшей части Симфонии. Иные мотивы, связанные с мадьярской танцевальной стихией, сосредоточены в первой части и особенно в финале, где автор дает волю темпераментной народноплясовой стихии. Мелос Симфонии строг и сдержан, в нем ясно ощущается исконная национальная природа, столь близкая выдающемуся певцу Венгрии. В приемах развития и подходе к народному тематизму есть немало общего с традиционным жанровым симфонизмом конца XIX века (Глазунов, Дворжак), в то время как в пленительной оркестровой красочности слышатся отзвуки импрессионистских увлечений автора (дух «Дафниса» в пейзажном заключении второй части). Оба произведения Золтана Кодая вызвали живые симпатии аудитории. Было отрадно встретиться с поэтичным искусством венгерского мастера, пронесшего сквозь все потрясения XX века естественное ощущение народности и трогательную любовь к родному фольклору.

Великому польскому музыканту Каролю Шимановскому, к сожалению, не посчастливилось, как Кодаю, отпраздновать свое восьмидесятилетие: он скончался четверть века назад. Но и он, подобно Бартоку и Кодаю, прочно сохраняет одно из почетных мест среди корифеев национальных школ XX века, возглавляя и поныне список крупнейших польских композиторов нашего времени. Его многочисленные инструментальные пьесы, привлекающие блестящей отточенностью формы и тонкостью психологического содержания, украшают репертуар многих исполнителей, особенно скрипачей и пианистов. Многое из его обширного наследия нам еще предстоит услышать и полюбить: это относится прежде всего к замечательным хоровым шедеврам («Stabat mater», «Курпёвские песни»), которыми по праву гордится новая польская культура.

Две пьесы Шимановского, включенные в программу вечера, представляют два разных этапа его сложной эволюции: если Первый скрипичный концерт (1916) относится к периоду изысканнейших символистско-импрессионистских увлечений автора, то в Четвертой симфонии-концерте (1932) он выступает как ярко национальный поэт Польши, влюбленный в ее природу и песенный фольклор. Очень показательна эта восходящая линия творческого развития Шимановского — от утонченных «томностей и хрупкостей» предреволюционного периода к ярко экспрессивному стилю поздних сочинений, окрашенных сочными тонами народности.

В Первом скрипичном концерте (1916) ясно ощутимы тревожные и нервные настроения, присущие европейскому искусству начала века. Здесь немало общего и с экстатическим сверхэмоционализмом Скрябина, и с ориентальными изысканностями позднего Римского-Корсакова. (Стоит напомнить, что музыка эта сочинялась в России.) Одночастная поэмная композиция концерта основана на выразительных контрастах: мотивы нежнейших томлений, таинственных звонов, «райских» птичьих трелей сменяются мятежными зовами, грозными ритмами тревоги. Преобладающие в пьесе образы упоительной восточной сказочности, возвышенной пейзажности навеяны символистскими стихами Тадеуша Мициньского (из цикла «Во мраке звезд»). Типична для «скрипичного импрессионизма» Шимановского тонко орнаментированная, мечтательно-экстатическая партия солирующей скрипки: ее блестяще исполнил Эдуард Грач, с завидной легкостью преодолевший громадные технические и художественные трудности.

Иной мир образов представлен в трехчастной Четвертой симфонии для оркестра и фортепиано. Здесь господствуют суровые и терпкие тона, почерпнутые в архаической музыке крестьян-гуралей из Польских Татр. Контрасты широкого славянского распева и грубоватой «мужицкой» танцевальности составляют основу первой части. Поэтична медленная средняя часть — светлый пейзаж, словно овеянный свежим ветром гор. Но наиболее впечатляет динамичнейший финал, основанный на упругой ритмике польских деревенских танцев; неукротимая энергия и первозданная стихийность этой музыки вызывают в памяти некоторые язычески плясовые темы Бартока и молодого Стравинского. Оригинально звуковое оформление пьесы, сочетающей черты симфонии и фортепианного концерта. Сложная партия рояля, мастерски сыгранная А. Иохелесом, решена в плане волевого, динамически импульсивного пианизма XX века.

Интересную программу Государственного симфонического оркестра СССР с успехом провел молодой украинский дирижер Игорь Блажков. Это было всего лишь второе его выступление на московской эстраде. И. Блажков хорошо знает и любит современную музыку (большую часть программы он дирижировал наизусть). Верно чувствуя стиль исполняемых произведений, он тщательно воспроизводит их динамические и темповые особенности, чутко выявляет тонкости полифонической и тембровой фактуры. Это особенно ощущалось в интерпретации Скрипичного концерта и «Танцев из Галанты». Но пока еще молодому артисту удается далеко не все. Некоторая скованность, «зажатость» мануального аппарата и нехватка исполнительского темперамента в какой-то мере препятствуют осуществлению его верных замыслов; это было особенно заметно в крупных формах (Симфония Кодая). Тем не менее отрадно отметить, что отряд действующих советских дирижеров пополнился еще одним молодым артистом.

И. Нестьев

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

В КОНЦЕРТНЫХ ЗАЛАХ

В программе — Шимановский и Кодай

И. Нестьев

Содержание