необычайно динамичен, необычайно быстро развивается и меняет свою форму буквально год от года.

Подавляющее большинство произведений для баяна — обработки народных песен. Безусловно, стихия народной песни всегда была и будет близкой этому инструменту.

Но ни один музыкальный инструмент не может развиваться без оригинальных, для него специально задуманных и созданных произведений.

Сейчас отсутствие необходимой литературы приходится восполнять всякого рода аранжировками.

Я еще хорошо помню время, когда такие эксперименты нередко вызывали скептическое, а иногда и резко отрицательное отношение — профанация святого искусства! Другая часть публики, более благожелательная, усматривала в них забавный фокус, аттракцион. И лишь немногие сразу же отнеслись к баяну как к равноправному члену огромной музыкальной семьи.

Теперь никто не отрицает за баяном право на проникновение в мир классической музыки. Казалось бы, исполнителям не на что сетовать. Однако отсутствие оригинальной литературы продолжает сказываться отрицательно. То, что создается специально для баяна, в подавляющем большинстве не выявляет возможностей инструмента.

К сожалению, в понятие «народный инструмент» до сих пор нередко вкладывается дополнительный смысл. Его можно выразить словами «простонародный инструмент». Имеется в виду неискушенность, невысокая степень музыкальной культуры и исполнителей, и основной массы слушателей, ограниченность и примитивизм музыкального языка, заведомая упрощенность характерных для инструмента образов.

Этим и объясняется то, что до сих пор художественные возможности баяна остаются нераскрытыми. А возможности эти исключительно велики. Баян обладает поистине неисчерпаемой многокрасочностью тембров. Он необычайно чуток, отзывчив в передаче любых динамических и эмоциональных оттенков.

Выступая с М. Ростроповичем и Р. Соболевским, я имел возможность убедиться в том, что баян великолепно звучит в ансамбле со струнными. Естественно, исполнялись произведения, авторы которых меньше всего думали о таком дуэте. Тем не менее истинные ансамблевые достоинства баяна еще далеко не раскрыты.

Но можно себе представить, как баян обогатил бы звучание современного симфонического оркестра. Ведь он — и по акустическим, и по эстетическим свойствам — близкий родственник органа. Предвижу яростные возражения, но готов спорить. Такова уж сила традиций, что все, к чему мы привыкаем, представляется нам единственно мыслимым. Вспомним хотя бы, как негодовали меломаны прошлых лет, когда в оркестре появились валторны с вентилями: их звук казался грубым и вульгарным в сравнении с мягкой певучестью натурального инструмента.

Конечно, я далек от мысли предлагать ввести баян в партитуру уже написанных произведений. Нет, нужно, чтобы нашелся композитор, который «внутренним слухам» услышал бы баян в оркестре. И не как бытовую, характерную деталь (с этим мы уже знакомы), а как новую, необходимую для воплощения его замысла тембровую краску.

Во многих гастрольных поездках я видел: баянисты-любители подбирают мелодии по слуху не потому, что незнакомы с нотной грамотой, а потому, что нет нот. Жалуются и профессиональные музыканты: Музгиз заботится только о самодеятельности, полагая, по-видимому, что профессионалы могут обеспечить себя сами. Преподаватели и методисты с трудом составляют рекомендательные списки, подбирая произведения, не только совершенствующие технику, но и воспитывающие музыкантов. Слушатели тоже недовольны, их огорчает, что большинство обработок народных песен для баяна однообразны и примитивны до уныния.

Далеко не каждый баянист обладает достаточной подготовкой и особым чутьем, чтобы свободно пользоваться фортепианной, инструментальной, вокальной литературой, не говоря уж об оркестровых партитурах.

Может быть, Музгиз и другие издательства учтут эти справедливые требования при составлении перспективных планов?

В заключение скажу: если у нас появится достаточное количество высококачественных выборных инструментов, если миллионная армия баянистов получит на вооружение ноты, учебные пособия, тогда культура баяна поднимется на небывалую высоту. В полной уверенности, что так обязательно будет, я и заканчиваю эту статью.

ИЗ ПРОШЛОГО РУССКОГО ИСПОЛНИТЕЛЬСКОГО ИСКУССТВА

Э. КАПЛАН

И. Ершов — Гришка Кутерьма

— У-у-у, Ершов этакий! — отчаявшись «раскрыть» хоть немного мой зажатый голос, прорычал профессор Иванов-Смоленский.

Это было в классе Петроградской консерватории на уроке пения. Мы и представить себе не могли, чтобы наш добродушный, красивый, с роскошной, будто посеребренной шевелюрой и бородой профессор может так рассердиться. Мне было обидно и непонятно, почему «Ершов» и кто» такой «Ершов»? —

С этим «Ершовым» сегодня не буду больше заниматься, хватит с меня! Пожалуйте вы, сударь, — обратился Иванов-Смоленский к другом студенту.

Садясь на место, я тихонько спросил у товарища:

— Кто это, Ершов?

— Артист Мариинского театра, тоже тенор и тоже зажатый голос, — сквозь зубы прошептал он: на уроке царила строжайшая дисциплина и внимательное молчание присутствующих.

Понуря голову, возвращался я домой и вдруг почти наскочил на стоявшего на краю тротуара человека. Подняв глаза, я увидел перед собой высокого, моложавого, очень стройного мужчину. В его сосредоточенности была какая-то своеобразная грация, а глаза с горящим любопытством были устремлены... на морду лошади, впряженной в пустую ломовую телегу.

Я внимательно оглядел лошадь. Она стояла, опустив голову, полузакрыв глаза, видимо очень, усталая. При всём моем желании я не мог заметить в ней ничего больше, а ведь мне было уже восемнадцать лет, и меня томило «безумное» любопытство... Я снова перевел взгляд на мужчину: «Что же увидел в этой обыкновенной лошади он, чего не дано увидеть мне?»

А он будто понял мой немой вопрос:

— Смотрите, какой гармонический покой разлит во всем ее большом и сильном теле; кажется, что она застыла, почти окаменела и только редкая дрожь, вздрагивание, которые, как мелкие волны, пробегают по ней, говорят о горячей крови и тепле, тепле почти осязаемом, что живут в ней.

Простые и в то же время оригинальные мысли, приподнятый тон, которым они были произнесены, поразили меня. Я в волнении огляделся вокруг, мне хотелось, чтобы эти необыкновенные слова слышали и другие. Люди шли мимо, но кое-кто задерживался возле нас.

А мой необыкновенный незнакомец продолжал:

— Люди не умеют так отдыхать, их все время что-то беспокоит, а лошадь, смотрите, она отрешилась от всего, живет своим внутренним ритмом покоя, хранит свое тепло и тепло человека, который оставил ее, но который вернется к ней. Она знает это твердо, потому что верит человеку и всегда ждет его. Она отдыхает и отдыхая слушает какую-то свою музыку, видите, как она поводит ушами? Не надо мешать ей отдыхать, мешать ей слушать,.. — и, совершенно

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

ИЗ ПРОШЛОГО РУССКОГО ИСПОЛНИТЕЛЬСКОГО ИСКУССТВА

Э. КАПЛАН

И. Ершов — Гришка Кутерьма

Содержание