ти. С этой точки зрения в кантате проблематичны репризы в «Хвале земному» и в меньшей степени в «Земле». Обе, в рамках целого, несколько растянуты и нединамичны. Наоборот, заключительный марш «Хвала свету», может быть, даже слишком сжат, так что синтез, подготовленный предыдущим развитием, не получает ожидаемого монументального звучания. Здесь бы логика построения цикла требовала (возможно, за счет дальнейшего вмешательства в текст) более развернутого, постепенного нарастания, которое увенчало бы все предыдущее развитие.

Разбирая кантату Гавелки, можно бы еще многое сказать о ее мелодике, отмеченной несомненным чешским колоритом, о ее гармонии, об изобразительных средствах и их связи с текстом. Можно было бы детально проследить стремление композитора постигнуть в каждом поэтическом образе, в каждой стихотворной строфе их идейную сущность и выразить ее в музыке. Среди множества других примеров укажем на начальную строфу «Хвалы свету», где дан конфликт двух противоположных образов:

Восславим строгость и простоту,
Кристаллы слов в прозрачном воздухе.
Упадок, хаос, мрак и разврат
Пусть славят поэты, жужжащие в падали.

Гавелка сумел извлечь из этого текста очень много. Первый образ, чистый и прозрачный (женский хор и тенора в рр), словно ударом топора рассекается вторгающейся фразой басов (противоположный образ). Конфликт разрешается в дальнейшем не открытой борьбой, а внутренним перерождением хрупкого начального образа в образ могучей положительной силы, неуклонно растущей и наполняющей своим эмоциональным и смысловым содержанием все последующее развитие.

Кантата «Хвала свету» — вполне современное монументальное произведение. Концепция ее оригинальна, она смела, как смелы неймановские поэтические замыслы, легшие в ее основу. И что важнее всего — произведение Гавелки народно в своей сущности, несмотря подчас на сложность используемых средств.

Польша

С. Желиховский

Завещание большого художника

Обычно я не слушаю радио (слишком много разного рода музыки мне приходится слышать в часы работы), но однажды вечером я случайно включил приемник и... С этого все и началось. Я был заинтригован музыкой и красотой стихотворного текста. Увы! В этот вечер я услышал только финал произведения, в котором Пенелопа прогоняет своего мужа, — «Одиссея Плачущего».

На другой день я уже сидел в кабинете профессора Шелиговского. Мне не пришлось задавать слишком много вопросов, он сам, окутанный папиросным дымом, начал свой рассказ:

«Одиссей Плачущий»... Сперва меня самого удивила мысль написать произведение на такую тему. Но этому во многом способствовал мой близкий друг Роман Брандштетер, которого я знаю с юношеских лет и считаю одним из лучших драматургов, поэтов и стилистов Польши. Наша дружба началась очень давно, еще в годы учения в Париже. Там мы сочинили «Зеленые песни», которые вскоре были исполнены Софьей Мондраковской в публичном концерте. Париж принял это произведение с живым интересом. Вскоре я встретил на одном приеме Джордже Энеску, который, заметив меня, сел к фортепиано и начал играть на память «Лилии» (одну из песен цикла), а Сергей Прокофьев, увидев однажды Феликса Лабуньского, воскликнул: «Покажите же мне этого польского Мусоргского!» Увы, счастливые годы мчатся гораздо быстрее, чем нам бы этого хотелось!

В первых числах сентября 1939 года Роман прошел чуть ли не пешком путь из Варшавы в Вильно, а потом отправился еще дальше. Долго не было от него никаких известий, и лишь после войны мы, наконец, встретились в свободной Польше.

Однажды, в 1961 году, когда мы вместе отдыхали в Закопани, Роман показал мне своего «Одиссея». Я был очарован простотой и вместе с тем философской глубиной этого поэтического произведения. С тех пор «Одиссей Плачущий» стал моей неотступной и навязчивой идеей. Поэма не давала мне покоя. Я понял, что должен что-то сделать. Обдумав, я решил создать ораторию для радио, построенную, как древнегреческая драма. Хор должен «играть» двойную роль: комментатора (голос народа) и выразителя внутренних переживаний и чувств Пенелопы. Исполнителями сольных же партий намечались не певцы, а актеры, которым вместо привычных арий, надлежало читать отрывки из поэмы Брандштетера...

— Музыка к «Одиссею Плачущему»? Думаю, что музыка немыслима вне традиции. Чтобы со-

временное произведение могло быть воспринято, чтобы оно нашло соответствующий резонанс у слушателя, нужно, чтобы все новое возникало в русле традиционных средств выражения. Очевидно, в этом по-существу и заключается преемственность нашей культуры и цивилизации.

Музыкальный материал, которым я пользовался в «Одиссее», почти традиционный. Доминирует струнный квинтет, систему приемов которого я расширил вплоть до передачи шорохов и шумов. Использование кларнета дало в итоге интересный колористический эффект. Многие фрагменты мною поданы в характере пародийной стилизации, с использованием и ритмически острых танцевальных форм. Четырехголосный хор трактован инструментально: использованы эффекты эха, шепота, шороха и т. п.

...По прошествии многих лет Одиссей возвращается в Итаку нищим, униженным, постаревшим. Представ перед своей женой, он рассказывает ей о прежнем Одиссее, отважном до жестокости, жаждущем славы и богатства, золота и янтаря. Был он скорее диким зверем, нежели человеком, он совершил страшное преступление: уничтожил город и народ. Теперешний Одиссей уже не тот, которого ожидает Пенелопа: «он любит покой и спелые плоды, сети, полные рыб, плуг и хлеб». Одиссей не хочет больше убивать, не хочет больше вонзать холодное стальное острие в сердце человека и не хочет видеть, как глаза раненого затуманиваются пеленой смерти.

Пенелопа не понимает нынешнего Одиссея так же, как не понимает своего сына Телемака. Он поэт и музыкант; мелодия его флейты всегда изменчива и всегда иная, как и он сам. «Он олицетворяет ту мелодию, которую играет, — говорит Пенелопа Одиссею. — Он заявляет, что хочет иметь право на воображение, хочет управлять государством при помощи звуков флейты, звуков, которые достигают большего, чем власть». «Идя по тропинке, Телемак ступает осторожно, — жалуется далее Пенелопа, — боясь раздавить какое-нибудь насекомое. А когда мать отчитывает его, он усмехается и удивленно смотрит на нее». Одиссей, разумеется, одобряет поведение Телемака, хочет увидеться с сыном, но Пенелопа не соглашается и грозит ему смертью. Тогда в отчаянии Одиссей признается, кто он. Пораженная Пенелопа узнает его, но ее удивление вскоре переходит в гнев и ужас: ее муж уже не тот Одиссей, которого она ожидала и которому была верна долгие годы. Решение наступает быстро: Пенелопа изгоняет Одиссея, который, уходя, плачет, так же как когда-то во сне видел его плачущим Телемак.

«В прошлом олицетворение смерти», а потом Одиссей плачущий, Одиссей покинутый, изгнанный и непонятый... Я раздумываю о тем, неужели современные люди хотят допустить деревянного коня Одиссея в свою Трою? А если этот конь примет образ атомного гриба? Я уже человек старый и не хочу еще раз переживать безумие мира. Я — художник, протестующий с помощью своей музыки против призрака войны, против тех, кто угрожает вторгнуть в катастрофу мир, где уже не будет места ни для людей, ни для искусства.

Е. Алексеева

Из глубины столетий

Польский народ любит и бережет настоящее и уважает прошлое своей родины. С той же настойчивостью, с какой трудящиеся республики строят новую социалистическую культуру, они разыскивают, восстанавливают и заботливо охраняют памятники своей истории. Только за последние годы археологами найдено множество самых разнообразных орудий труда, предметов

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Польша

С. Желиховский

Завещание большого художника

Е. Алексеева

Из глубины столетий

Содержание