Выпуск № 9 (298) | 1963 - страница 25

нечно, в голове, а не на бумаге, — т. е. я всегда почти наверное знаю, когда и от кого именно мне ждать письма. Ваше было для меня самым приятным сюрпризом).

Если я сегодня напишу к Вам так неразборчиво, что самому досадно, то пеняйте на 3 дня праздников (с пятницы 29 авг[уста] до сегодня, 1 сент[ября]) — нельзя было запастись перьями из Палаты, а сам я, к стыду моему, решительно не умею не только очинить перо, но даже поправить очиненное. (И это человек, который чуть не спит с пером в руках!) — Поблагодарю Вас еще за доброе желание сблизить молодого Мейнгарда¹ с нашим домом. Я помню очень хорошо и его самого и его игру и желал бы очень и со своей стороны, чтобы Соничка почаще с ним музицировала. Особенно что за наслаждение ей доставят сонаты Бетхов[ена] для ф[орте]п[иано] и скрипки!

Вообще очень я рад, что Вы хорошо знакомы с молодым Мейнгардом. Он непременный член Университетских концертов под управлением бывшего учителя моего Карла Шуберта², — а весьма вероятно, что мне надобно будет для моих собственных целей употребить в дело и Шуберта, и его студенческий оркестр, и их концерты. Когда я вам напишу что-нибудь подробнее по этому случаю, Вы не премините, конечно, передать все это Мейнгарду и таким образом весьма услужите мне. (Не все же одного Вольдемара заваливать всякими моими поручениями!) — Теперь перейдем к литературе. — Не можете ли Вы сказать мне, кто автор помещенной в июньской кн. «Современника]» статьи «Петербургское купечество»? Мне она понравилась — по верности взгляда. — Не можете ли также объяснить мне кое-что касательно нашей цензуры, которой я решительно не понимаю. Вот, например: «Переписка с друзьями» Гоголя покровительствуется самым высшим начальством, печатается в стольких-то экземплярах и проч. и проч., и вдруг в «Современнике» помешаются «Письма к Гоголю» Павлова (очень дельные) в ответ на его пресловутую книгу и в духе чисто враждебном, как это и следует, сумасбродствам Гоголя? — Как же это дозволили! Ведь этого Павлова по-настоящему надобно сжечь на костре всенародно!? И вдруг не пропускают статьи Вольдемара о [неразборчиво], которая, право, очень скромна и тиха в сравнении с тем, чем бы должна была быть! — Не понимаю решительно! Еще положим насчет театра, тут другие лица составляют высшую цензуру, чем для общих статей — но как Вы мне объясните насчет писем Павлова?

Вместе с Вами сожалею о такой несвоевременной смерти Вал[ериана] Майкова!³. Хотя, конечно на меня это не может так сильно действовать, как, напр[имер], на Вольдемара который близко знал этого необыкновенного человека. Так молод, и так учен, и так проницателен в своих взглядах на все! Потеря большая! — Августовской книжки «Современника]» я еще не читал, а потому не знаю, как там Гончаров написал о Майкове и его заслугах. Насчет же самого Гончарова я не могу быть совершенно согласен с мнением Вольдемара, который (вместе с Майковым) называет «Обыкновенную] историю» романом, достойным презрения!

Во-1-х, это, по-моему, совсем не роман, и я не вижу тут ни малейшего притязания на роман (гораздо меньше притязаний, чем в «Кто виноват», где автор с намерением уклонился от всех трудн[ых] патетических сцен, но все-таки канва-то более романическая, чем в «Обыкновенной] ист[ории]». Я вижу тут просто некоторые действит[ельно] современные мысли, обставленные мастерскими подробностями (старуха мать, Евсей и Аграфена — конечно, лучшие, но и вообще много, много настоящего). 2. Не только не презираю, но уважаю автора и за мастерство подробностей и за то, что, как мне кажется, он нарочно выставил контрасты такого положительного (хотя бы и фальшиво положит[ельного]) человека, как дядя, и такого фальшиво поэтического, как племянник. Что сам автор нисколько не на стороне молодого Адуева — это слишком ясно, потому что он даже заставил его преобразиться, проведя прежде по всем «мытарствам» его ложного направления — но и нисколько не на стороне дяди, потому что он хотя и не заставил его отступиться от его принципов — но выказал нам все невыгоды и такого направления, сделав его несчастным — тем, что он никак не мог составить счастье для женщины, которую он по-своему даже очень любил.

В этой нейтральности автора, я полагаю, лежит главная мысль его повести (и конечно, не бог знает какая новая или важная — но все же презирать-то не за что). — А что самого романа нет, — то и на это сердиться нельзя. У кого же нынче есть самый роман. Уж, конечно, не у Ж. Занда, — а о прочих и говорить почти не стоит.

Мне очень понравилась одна заметка «Современника» (по поводу «Шутки» Меньшикова) — что теперь появилось и беспрестанно появляется бездна новых форм литературных произведений, которые никак не укладываются в прежние рамки, и есть люди, которые на это в претензии!! — Мне кажется, что и по другим искусствам близко то время, когда наступит это совершенное отклонение от прежде существовавших и считавшихся единственно возможными форм. — Но дай

бог, чтобы это делалось всегда само собою, выливалось бы из требований самих сюжетов, — а не вследствие упрямой, капризной мысли «не хочу-де писать так, как писали до меня: произведу переворот! и прч. и проч. —

Пока прощайте!

2 ноября [18]50. Симферополь.

Любезный Виктор Павлович.

Еще гораздо прежде получения письма от Вас к М[арии] П[авловне] (которое пришло вчера) я собирался написать к Вам — во-1-х, для того, что мне захотелось снова быть с Вами в переписке, а во-2-х, и для того, чтобы заявить Вам вперед о некотором поручении, которым мне надобно будет утрудить Вас. — Письмо же Ваше, в котором Вы и обо мне вспомнили и выразили желание скоро написать ко мне, побудило меня поскорее привести в исполнение давнишнее мое намерение.

Из письма мамы и из Вашего нынешнего я вижу, что Вы в отношении с редакциями русских журналов (вероятно, «Современника», или «Отечественных] Зап[исок]», или обоих вместе); — я скоро кончу одну статью, конечно, музыкальную («Музыка и ее исполнители»¹ — разговор между любителем пения, скрипачом-солистом и капельмейстером) — и мне очень хотелось бы ее упрятать в который-нибудь из читаемых журналов, и притом не мешкая (потому что я имел глупость отдать в прошедшем году в октябре одну статью подобного содержания — только о драматической музыке — по случаю Мейерберова «Пророка» — и до сих пор ее нет в печати, так как и весь сборник, редактору которого я подарил свою статью, в свет не показывался; это хорошо только разве для того, чтоб приучаться к терпению — если уже непременно — à la Pangloss² — изо всего надобно выводить добрый результат).

Вам, вероятно, не трудно будет уладить, чтоб моя статейка напечаталась, тем более что я хоть и не откажусь от вознаграждения, но особенно на оное не рассчитывал (как и никогда, ни в чем, кроме музыкального соображения, не рассчитываю), «Разговор» будет не неинтересен — за это ручаюсь. При посылках статьи приложу, может быть, и что-то музыкальное — собственно для Вас (но не из оперы) и опять с маленьким поручением (удобным к исполнению).

— С нетерпением жду Ваших толков о «Майской ночи»³. Познакомились ли Вы с отрывком из нее, посланным в Питер? Если да, то что-то Вы скажете? — Какие ваши ожидания насчет моей оперы — или пока — никаких? — По крайней мере в одном я уверен. Что у меня под руками либретто, не только беспримерное «на Руси», но (кроме разве Фрейшютца) не в пример лучше всех известных мне текстов опер. Труда в обделке сцен и характеров было, конечно, довольно, — но как «toute notre ambition ne consistait qu’en la bonne volonte de laisser intacte la beauté du sujet»⁴ в первоначальном его виде, т. е. как в повести — то и вышло хорошо. Первый акт наполняют все сцены между Левко, Ганной и Головой — финал акта составляет бунт парубков против Головы (т. е. они, побуждаемые тенором, собираются хорошенько взбучить старика). — Второй акт — весь в хате Головы — проходит в возне и кутерьме — «Парубки гуляют» — в последнем акте — накутившему Левку (как Гоголь склоняет) ничего не остается, как идти к русалкам просить панночкиной помощи — после небольшой сцены в хате Ганны, — он и отправляется к берегу заглохшего пруда. — Тут-то и совершается, — «сударь-ты мой»... вся «фантасмагория». Панночка вручает ему «записку Комиссара» — и все завершается «comme de raison»⁵ — свадьбой. — Право, трудно напасть на сюжет лучше этого для самой разнообразной — комическо-фантастической оперы. — Больше нет места — и потому — прощайте!

Tui addictissimus⁶.

Александр Серов

1851. Вторник. 27 февраля.

Сегодня же утром, еще не получивши Вашего напоминания, я отвез Некрасову статью об итальянской опере — довольно большую¹. О других театрах я в этот раз не писал, потому что и нечего, и не хотелось. Я просил Некрасова и Панаева, чтобы они мне прислали корректуру моей статьи — они обещали непременно это сделать тогда, как статья будет просмотрена в театральной дирекции (что и очень хорошо: я увижу, что будет выпущено). Если на днях увидитесь с Некрасовым, напомните ему о корректуре и сообщите мой адрес (в квартире Стасовых).

Еще просьба: как мне сделать, чтобы и корректура из редакции Библиотеки была мне же доставлена?². В этих вещах могут жестоко напутать наборщики — а потом это так и пройдет, что будет очень некрасиво.

Весь Ваш А. Серов

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание