Памяти А. В. Гаука

Ираклий Андроников

Оттого ли, что начало артистического пути Александра Васильевича Гаука не было отмечено шумным вторжением в концертную жизнь, не заключало в себе элемента внезапности, сенсации или от другого чего, но публика и музыкальная критика привыкали к нему постепенно и, наконец, так привыкли, что, обсуждая концерты его, редко , давали себе труд подумать о том вкладе, который Гаук вносил в продолжение полувека в наше симфоническое искусство. Теперь, когда его уже нет, всем стало ясно, как много он сделал и сколь многим обязана ему советская симфоническая культура.

Давайте вспомним его сегодня за пультом в дневном освещении концертного зала, в жилете, резким, настойчивым или, вернее, даже наставительным голосом разъясняющего оркестру свои... я хотел сказать, намерения... нет, не намерения — требования. То поучительно. То с поощрением. То с шуткой. Но никогда, не теряя, ни одной рабочей минуты, не тратя лишних слов, не пытаясь «рассказать» музыку. Все рассчитано, выверено... Гаук всегда точно знал, чего он хочет от этого исполнения. Разумеется, он допускал элемент необходимой импровизации на концерте. Но относилось это только к качеству исполнения — не к характеру исполнения. Зато для следующих концертов он никогда не уставал искать новых красок, новых нюансов. С произведений, десятки раз игранных, всегда стремился, как он любил говорить, «снять кору». И окидывая теперь общим взглядом то, что было сыграно под его управлением, мы понимаем, как все это было отлично с точки зрения чисто профессиональной и какой отмечено точностью и безупречной чистотой вкуса.

Вот он выходит в белоколонный, сверкающий люстрами зал приосанившись и даже несколько горделиво, очень сочувственно встречаемый широкой публикой, любившей его всегда за ясность намерений. Вот, повернувшись к, оркестру, чуть осутулив спину и слегка разведя локти, он закинул и резко повернул голову вправо, готовый к повелительным жестам. И в этой мгновенно

родившейся тишине все в оркестре и в публике устремило взоры на его палочку... Резкий посыл локтя и кисти — громко и судорожно провозглашают трагическую тему фаготы и валторны, поддержанные тромбонами и тубой. Резко и клейко отвечают им трубы и деревянные. И вслед за тем весь оркестр вбивает эту тему в сознание, словно раскачиваясь. И вдруг срывается. И отвечает напряженной и долгой паузой. Посыл — снова судорожный выкрик! Снова мертвая пауза! И уже тише — настойчивый повтор темы, плавный, широкий взмах дирижерской руки — и первое мирное разрешение.

Трудясь деловито и строго, без малейшего желания проиллюстрировать симфонию мимикой, жестом, позой — «изобразить» ее, Гаук занят лишь одним — музыкой. Ничем не отвлекаемый слушатель захвачен столкновением противоборствующих начал, напряженно следит за движением симфонии, вникает в каждый ее эпизод. А затем шумно и единодушно приветствует дирижера за исполнение, в котором не было ни одного спада, ни одного проходного места, и великий драматический замысел оказался музыкально изваянным как бы из одного куска. Глинка едва ли не выше всего ценил в игре музыканта «отчетливость» исполнения. Гаук играл очень отчетливо.

Как у подлинного артиста, у Александра Васильевича Гаука не было определенного возраста. В сравнительно молодые годы он уже обладал импозантностью зрелого человека, а дальше оставался таким же — нестареющим, увлеченным, полным той великолепной энергии, которая сохранилась неисчерпаемой даже после самых трудных и частых концертов.

Прежде чем обрисовать творческую манеру самого Гаука, мне хотелось бы вспомнить за пультом его хорошо всем известных учеников.

Крупнейший оперный дирижер страны, словно родившийся для того, чтобы стоять за пультом оперного театра, — Александр Шамильевич Мелик-Пашаев. Певучая рука. Плавный, полный изящества жест. Мягкий взгляд из-под стекол очков, соединяющий вежливую просьбу и непреклонное указание.

Вспомним корректную, элегантную манеру Евгения Александровича Мравинского — его скупой, властный жест, его артистизм. С юных лет этому дирижеру присущ интерес к симфоническому оркестру, к симфоническому репертуару. Дирижируя балетными спектаклями, — это было в начале его артистического пути — Мравинский раскрывал не только хореографические достоинства партитур, скажем, Чайковского, но и всю их драматургию, их идейно-эмоциональный подтекст.

Дирижер совсем иного склада, великолепный музыкант с четким, несколько «геометричным» жестом — Николай Семенович Рабинович, отлично зарекомендовавший себя и в оперном театре, и на симфонической эстраде, а теперь и в качестве талантливого и наделенного педагогическим опытом руководителя дирижерского класса Ленинградской консерватории.

Все трое — ученики Александра Васильевича Гаука. И неоценимое их достоинство и достоинство их учителя Гаука в том, что все они разные. У каждого оркестр звучит по-особому, у каждого настолько отчетливо выражен индивидуальный стиль, что их можно узнать, не слышав имени и не глядя, — по радио. У каждого оркестр обретает свой тембр, произведение — свой стиль исполнения. И все они одной великолепной, высокопрофессиональной школы, для которой характерны уважение к музыкальному тексту, полный отказ от внешних эффектов и стилизаторства. И при этом — острое чувство стиля. И умение замечательную музыку любой эпохи раскрывать как глубоко современную... А трагически погибший Евгений Микеладзе! А Эдуард Грикуров, Одиссей Димитриади, Тавризиан, Симеонов, Мусин, Вахтанг Палиашвили, Светланов, Проваторов... Тоже ученики Гаука. Тоже не похожие друг на друга. И не похожие на самого Гаука. Мне думается, лучшей похвалы учителю и придумать нельзя, как сказавши, что им создана школа, основанная на единстве принципов и столь многоликая в необыкновенном разнообразии ее представителей.

Я не случайно остановился на педагогической работе Александра Васильевича. Потому что эти же свойства всегда отличали Гаука-исполнителя. Бывают концерты, когда публика ходит смотреть на дирижера. Бывают другие — когда идут слушать симфонию.

Гауку органически было чуждо стремление подменить интерес к самой музыке интересом к особенностям ее исполнения. «Выгодных» и «невыгодных» с исполнительской точки зрения программ у него не было. Этим я объясняю необыкновенное разнообразие его репертуара и необыкновенную широту его интересов. Трудно назвать композитора, которого не пришлось бы слышать в интерпретации Александра Васильевича.

Исполнение Гаука закреплено на многих магнитных лентах и на пластинках. Оно не ушло вместе с ним. Поэтому не будем прибегать к горькому глаголу «был» и к грамматическим формам прошедшего времени... С тонким вкусом и

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Памяти А. В. Гаука

Ираклий Андроников

Содержание