Выпуск № 2 (279) | 1962 - страница 12

Я очень люблю современную музыку и твердо убежден, что она является достойным преемником классики. Вместе с тем она обрела и свой, новый, яркий, созвучный нашему времени язык. И это очень естественно и закономерно. Музыка ведь тем и сильна, что выражает свое время, свою эпоху. Вспомним: в течение трех с половиной веков появились великие имена — Люлли, Бах, Моцарт, Бетховен, Шопен, Вагнер, Глинка, Мусоргский, Чайковский, Дебюсси, Малер, Скрябин, Прокофьев, Шостакович. Как самобытны творческие индивидуальности этих мастеров, какую различную музыку они создали! Иначе и быть не могло. Так почему же некоторые товарищи сетуют на то, что музыка Шостаковича не похожа на музыку Чайковского?! Ведь вряд ли логично сравнивать произведения Моцарта и Вагнера, Бетховена и Дебюсси, Россини и Мусоргского, пытаясь определить, что лучше. Такой, подход к истории прежде всего антиисторичен...

Советские музыканты идут сейчас в авангарде мирового искусства, и не чувствовать, не любить их творчество — значит просто не понимать поэзию и правду наших дней.

Но, конечно, это творчество обладает такими свойствами, которые порой затрудняют его восприятие.

Часто говорят, например, что наши композиторы, мол, пишут немелодичную музыку. Несомненно, мелодия — это основа музыки, это первое, что «оседает» в сознании слушателя. И все же мелодия важна не сама по себе. Самое главное — мысль художника, и, как известно, выражена она может быть разными средствами.

Многие произведения Бетховена по своей мелодичности, на мой взгляд, уступают музыке Моцарта, Шуберта, Шопена, Грига, Чайковского. Однако Бетховен по праву считается величайшим гением музыки, ибо творчество его пронизано высокой идейностью, страстностью, героикой, насыщено драматизмом и огромной эмоциональной силой. Кроме того, понятие «хорошая мелодия» вообще весьма неопределенно. Мелодия — это в известной мере (наряду с другими выразительными средствами) язык музыки, а чтобы понимать язык, надо его знать, учить. Некоторые слушатели, еще недостаточно знакомые с современной музыкой, часто просто не чувствуют ее мелодичности. Достаточно сказать, что лучшие произведения Прокофьева ярко мелодичны, но не каждый это замечает, особенно если под «хорошей мелодией» подразумевается только нечто подобное «Лебедю» Сен-Санса или полонезу Огиньского. «Мелодия, в которой открыты новые изгибы и интонации, — писал в «Автобиографии» сам Прокофьев, — сначала вовсе не воспринимается как мелодия, потому что она пользуется оборотами, до сих пор не считавшимися мелодическими... Но если автор прав, то значит он расширил диапазон мелодических возможностей, и слушатель неминуемо последует за ним».

Следовательно, нужно учиться слышать мелодию.

Нередко сетуют на сложность современной музыки. Но сложность бывает разная, и если она вызвана стремлением композиторов сделать свою музыку выразительной и содержательной, то люди, которым она предназначена, поймут ее. И их будет много; я твердо верю, что уже довольно скоро отпадет невеселая необходимость доказывать, что, например, Пятая симфония Шостаковича прекрасна!

Сейчас, в эпоху бурного технического прогресса, все более обновляется, расширяется арсенал изобразительных средств, доступных композитору: появляются новые электронные музыкальные инструменты с их удивительным многообразием необычайных голосов; инженером Е. А. Мурзиным сконструирован замечательный «синтезатор музыки», позволяющий рисовать сочиняемую музыку и тут же воспроизводить ее в задуманном виде, обладающий беспредельными тембровыми возможностями; минувшим летом впервые была продемонстрирована сконструированная вашими учеными электронная установка, «подбирающая» к музыке цветовое сопровождение, — «цветомузыка»! Во всем этом видятся черты музыки будущего — искусства необычайно многоохватного, глубокого и могущественного.

Конечно, каждый настоящий художник мечтает, не может не мечтать о всенародном признании. И если оно не приходит, виноват в этом прежде всего сам художник. Но не всегда. К сожалению, есть люди, которые, не имея даже приблизительного представления о композиторах нашего времени, игнорируют (порой демонстративно!) их творчество. Конечно, современная музыка от этого теряет мало, однако удивляет сама позиция таких «оппонентов». Мне довелось слышать, как один товарищ безапелляционно заявил о произведениях крупнейших советских композиторов: «Да что это за музыка!» Я его спросил, знает ли он ее. Последовал ответ: «И знать не хочу!» Поразительно! Надо дать себе труд хотя бы ознакомиться с сочинениями, о которых судишь столь категорично. Всегда крайне удивляет такая «логика», сводящаяся к схеме: «Непонятная музыка — плохая музыка». Почему у этих людей не возникает такой, казалось бы, естественной мысли: «Музыка непонятна, следовательно, это я чего-то

не понимаю. Ведь не могу же я быть умнее целых поколений музыкантов и любителей музыки!»

Думается, что каждый человек должен уметь быть неудовлетворенным собой; это и полезней, и скромнее, чем те самодовольство, самоуверенность, которые, как говорил Вересаев, так характерны для всякого полузнайки. Обвинить композитора в том, что он написал плохую симфонию, легче всего, но не мешает проверить и себя. Несколько лет назад я впервые услышал Седьмую фортепьянную сонату Прокофьева. У меня осталось тогда от нее впечатление беспорядочного нагромождения хлестких звучностей, каких-то острых музыкальных «обломков» и бешеных ритмов. Это раздражало. Казалось бы — забудь, и все. Однако я чувствовал, что недовольство не проходит. И вскоре понял, что досадую не на композитора, а на себя, на собственную ограниченность. Тогда я приобрел пластинку с записью сонаты и внимательно ее прослушал несколько раз подряд, стараясь проанализировать произведение, выделить его главные образы, воссоздать его архитектонику. И вскоре все изменилось. Хаотичность впечатления рассеялась, стали отчетливыми основные музыкальные мысли, их развитие. Соната уже слушалась легко и начинала нравиться. Впоследствии я все чаще и чаще к ней возвращался, уже чувствуя потребность в этой музыке. Оказалось, что это глубокое, яркое произведение, полное драматизма и могучей энергии. Сейчас Седьмая соната С. Прокофьева — одно из моих любимых произведений. И так было не раз.

Как видно, глубоко ошибаются те, кто думает, что музыка должна в независимости от жанра восприниматься сразу, без труда. Рахманинов, иронизируя, говорил, что после первого прослушивания произведения все ясно бывает только критикам. Мне вообще кажется, что имеется определенная зависимость между временем, нужным для «освоения» пьесы, и ее художественными достоинствами: произведение, сразу становящееся ясным и понятным во всех деталях (если только это не песня и не короткая пьеса), мягко выражаясь, легковесно; такая музыка чаще всего малосодержательна и неглубока. Она приедается и забывается так же скоро, как и осваивается. Настоящая же, серьезная музыка, музыка глубоких идей, больших, сложных чувств, ярких, смелых образов всегда требует многократного прослушивания и изучения. Только тогда она раскрывается слушателю во всей красоте и значимости. Действительно талантливые и умные произведения никогда не надоедают, они постоянно открывают слушателю новое. А новое, непривычное входит в жизнь не сразу, а с трудностями, с борьбой, но все-таки побеждает. Хотелось бы в связи с этим привести слова Э. Хемингуэя: «...великий художник идет дальше того, что было открыто и сделано раньше, и создает свое, новое. Но... те, кто знал старых мастеров, редко сразу признают нового. Они отстаивают старое, хотят, чтобы все было так, как хранит их память. Но другие, младшие современники, признают новых мастеров, и в конце концов и приверженцы старины сдаются».

Вообще, познание серьезной классической, а тем более современной музыки требует ответного творческого процесса, прежде всего — активности восприятия. Пассивное слушание, ожидание удовольствий «с доставкой на дом» неприменимы к большому искусству. Думается, что каждое вновь услышанное произведение следует воспринимать как адресованное непосредственно нашему вниманию, как предложение искренне обменяться мыслями и чувствами. И, конечно, многое зависит здесь от общего художественного образования человека, от того воспитания чувств, о котором так правильно говорил в свое время на страницах «Комсомольской правды» И. Эренбург. Каждый человек, независимо от преимущественной склонности к какому-то определенному виду искусства, несомненно должен знать и любить и живопись, и литературу, и музыку, и многое другое. Сомнительно, чтобы человек, уделяющий внимание только музыке, понимал и чувствовал ее так же, как человек, стремящийся к прекрасному во всех его проявлениях. Я не раз убеждался, что люди, глубоко интересующиеся изобразительным искусством, по-настоящему любящие и знающие художественную литературу, наконец, люди, тонко чувствующие природу, способны быстрее других понять и принять как нечто близкое и важное самую сложную и разнообразную музыку.

Хочу закончить тем, с чего начал. Я убежденный поклонник современной и особенно советской музыки, как, впрочем, и всего современного искусства в лучших его проявлениях. Я люблю современную музыку не потому, что так «надо». Мне нравится ее содержательность, новизна образов, мелодики, свежесть гармонии. Кажется, никогда еще музыка не была так глубока и никогда еще музыкальные формы не были такими емкими! Пример тому — симфонии Д. Шостаковича. Это музыка нашего времени. Это одна из форм самовыражения советского человека. И я твердо убежден, что будущее за такой музыкой.

Ю. Гавердовский,
аспирант Московского института физической культуры

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Ю. Гавердовский,аспирант Московского института физической культуры

Содержание

Ю. Гавердовский,
аспирант Московского института физической культуры