Выпуск № 3 | 1966 (328)

Отелло — Александр Пюви, Яго — Тийт Куузик

упрямо воссоздавала в воображении традиционный кавказский пейзаж.

Общее стремление к лаконизму, сдержанности рисунка ощущается и в актерских работах. В классических операх эта тенденция находит свое выражение в минимуме движений певцов при особом внимании к пластической выразительности мизансцен. Некоторые из последних на редкость рельефны. Просто, благородно и сильно решена, к примеру, сцена объяснения Ренато с женой в «Бал-маскараде», хотя Георг Отс и Айно Кюльванд проводят ее почти неподвижно (Амелия — упав на колени в отдалении от мужа, Ренато — за письменным столом, прикрыв глаза рукой, словно не желая выдавать своих чувств и мыслей). Надолго запомнится и фигура Амелии в сцене смерти молодого короля — ее пышное черно-белое платье, бессильно опущенные руки, чуть запрокинутая голова. Эта «певучая» поза удивительно созвучна романтической патетике музыки Верди.

То же точное ощущение музыкального стиля подсказало режиссеру и художнику иное решение мизансцен, иную манеру игры актеров в «Железном доме» Тамберга. Беспокойное передвижение и теснота групп в лондонском кабачке, угловатые жесты матросов, столпившихся на пристани, изящ-

но-размашистая походка главной героини — Иге и нервное напряжение, придающее значительность хрупкой фигурке Салли — певицы в кабачке (ее превосходно играет балерина Юлле Улла, обладающая и неплохими вокальными данными) — все эти штрихи не только жизненно правдивы, но точно отвечают ритму и характеру музыки Тамберга.

Значит ли это, что в спектаклях «Эстонии» музыкальная драматургия нашла совершенное сценическое воплощение? Нет. Театр безусловно наметил правильный для себя путь, добился интересных результатов. Но далеко еще не все элементы спектакля пришли в гармоническое равновесие. Прежде всего нет единства в стиле актерской игры. Исключением в этом смысле является только «Железный дом». Постановка эта, видимо, была выполнена особенно тщательно, и никто из участников не выпадает из слаженного ансамбля.

Единством настроения главных героев порадовал зрителей и «Отелло» (Отелло — А. Пюви, Яго — Т. Куузик, Дездемона — А. Кюльванд, Эмилия — У. Таутс).

Значительно хуже обстоит дело в «Бал-маскараде»: сценическое поведение Хендрика Крумма здесь слишком наивно для драматической фигуры короля Густава; в манере Веры Нелус — пажа явно ощутимо амплуа травести с его установкой на инфантильность, а в облике офицеров-заговорщиков уж слишком явны черты давно ушедших в прошлое трафаретных романтических злодеев. Это значительно снижает ценность постановки. А жаль, потому что по вокальной культуре «Бал-маскарад» — один из лучших спектаклей, да и актерские его удачи (Кюльванд, Отс и, прибавим, Таутс — Гадалка) в ряде сцен бесспорны.

Отсутствие единства в сценическом поведении героев характеризует и первую картину «Демона». В начальном диалоге Демона — Отса и Ангела — Пановой (кстати, весьма способной актрисы) последняя кажется настолько активнее и «деловитее» своего противника, что в исходе их единоборства сомневаться не приходится. В то же время облик Тамары (при первом ее появлении) удивляет своей бесхарактерностью. Непонятны пассы, которые производит руками актриса Г. Кулькина.

Кое-где можно не согласиться с условностью оформления. Само по себе оно возражений не вызывает, скорее наоборот: лаконизм художников «Эстонии» можно во многом предпочесть традиционной монументальности оперных декораций. Но стиль этот налагает и особую ответственность за точное согласование деталей. Так, например, серобелый шахматный пол, переходящий из спектакля в спектакль, — несомненно удачно найденная условность. Он прекрасно «смотрится» и в дворцовых интерьерах, и в хижине Гадалки, и в грузинской сакле, и даже в смелом сопоставлении с горным пейзажем. А вот с натуралистически поданной виселицей («Бал-маскарад») он не сочетается. Все время чувствуешь неестественность подобной композиции, еще больше усугубляемой тем, что Амелия пытается «реально» искать на гладком полу нужные ей травы.

Однако таких фальшивых ноток немного. В основном оформление подкупает своей строгой простотой, которая характерна и для балетных спектаклей театра.

В гастрольный репертуар «Эстонии» был включен вечер хореографических миниатюр, составленный из нескольких различных по стилю танцевальных сцен и двух одноактных балетов.

Дуэт из «Золушки» С. Прокофьева (Айме Лейс и Петр Андрианов) не имел успеха. Исполнителям не хватало того, без чего не может существовать классический танец — совершенства линий, формы, виртуозной легкости и мелодичности движений.

Зато в вальсе и этюде Шопена с полным блеском раскрылось поразительное дарование Хельми Пуур. (Артистка вернулась на сцену после длительного отсутствия, вызванного тяжелой болезнью, заставившей балерину надолго прервать свою деятельность.) Утонченный облик, воздушность, одухотворенность и удивительная женственность движений Пуур чем-то неуловимо напомнили Галину Уланову.

Второй «героиней» этого вечера оказалась Юлле Улла — испанка Канделас в балете Мануэля де Фальи «Любовь-волшебница». В роли суеверной молодой женщины, в сердце которой новое увлечение борется с призраком былой, несчастливой любви, она обнаружила острое дарование драматической актрисы. Страстный темперамент и психологическая тонкость помогли ей создать сложный, убедительный образ. И вновь здесь, в хореографической миниатюре, мы встретились с той же характерной для театра тенденцией: в постановке были учтены индивидуальные особенности дарования Уллы.

Молодой постановщик Май Мурдмаа, только что окончившая балетмейстерское отделение ГИТИСа («Любовь-волшебница» — это ее дипломная работа), трактовала музыку де Фальи несколько своеобразно, подчеркнув романтически мрачное ее начало и притушив комедийные элементы спектакля. Можно поспорить с этим прочтением, но нельзя отрицать того, что оно помогло Улле предстать перед зрителями в самом выгодном свете.

Мурдмаа, несмотря на молодость, балетмейстер самобытный, зрелый и талантливый. Почти все ее замыслы (а ей принадлежали четыре поста-

  • Содержание
  • Увеличить
  • Как книга
  • Как текст
  • Сетка

Содержание

Личный кабинет