Бетховена и Листа — всех произведений, которые входили в программы его последних выступлений.

Исполнению Сонаты си минор Листа зарубежная критика уделила наибольшее внимание, ибо дарование Гилельса предстало в этом грандиозном сочинении во всем своем масштабе. «Такого потока звуков, такой драматической силы после исполнения Горовица никому еще не приходилось слышать» (Альберт Гольдберг, «Лос-Анжелос таймс»). «Дело не в огромной технике, которой Гилельс, конечно, обладает. Это скорее слияние воедино со стилем, наполненное жаром вдохновения... Он играет сонату с героическим пафосом» (Гарольд Шонберг). Все это верно, но стоит добавить, что в последние годы его исполнение сонаты Листа, которое и прежде поражало размахом и виртуозным блеском, стало еще более чеканным по форме, глубоким по идейному содержанию, разнообразным по краскам фортепианной «инструментовки». «Поток звуков», огненный темперамент пианиста всецело подчинены логике драматургии. Здесь все продумано и осмыслено, и каждая деталь полна выразительного значения как органическая часть многогранного целого. Эти черты Гилельса — зрелого мастера («чьи резервы мощи и технического огня не превзойдены современниками», — как пишет Дональд Хенаган в «Чикаго дейли ньюс») рисуют его не только смелым полководцем, но и мудрым стратегом («генералом и одновременно поэтом», по выражению Гарриет Ионсон).

Огромной художественной убедительности Гилельс достиг и в трактовке сложнейшей по композиционному замыслу Сонаты соч. 101 Бетховена. Трудно выразить словами, как переданы в его исполнении искренность и напевность лирических тем, стройность пульсирующего маршеобразного ритма второй части («призыв к действию», как охарактеризовал ее Бетховен), мечтательное раздумье, предваряющее полный простодушного юмора финал. Не говоря уже о безукоризненном мастерстве и чувстве формы, Гилельс в своей интерпретации сонаты нашел, как мне представляется, нужный тон, который придает всему произведению повествовательный характер. Это рассказ о Бетховене, о его любви к людям и вере в жизнь. И Гилельс ведет рассказ без лишнего пафоса, с мудрой сдержанностью, как бы напоминая нам, что Сонатой соч. 101 композитор начал цикл своих поздних сочинений, подводящих философский итог его творческому пути.

Искусство Гилельса неразрывно связано с его родной страной, с русской классической и советской исполнительской школой.

Один из основных принципов Гилельса и советской школы в целом определил в предисловии к своей редакции бетховенских сонат А. Гольденвейзер следующими словами: «Творческая свобода никогда не должна вырождаться в произвол».

Когда-то Гилельса упрекали в том, что он «...ограничивает свои художественные поиски пределами нотного текста». О Гилельсе 60-х годов я сказал бы иначе: бережно сохраняя авторский текст, он раскрывает слушателям глубокий смысл музыкальных образов, таящийся «за пределами» нотной записи. В каждую трактовку он вкладывает свое понимание стиля и характера музыки, но всегда остается верен ей. В этом сказывается позиция художника-реалиста, стремящегося выявить в исполняемом произведении то главное, что составляет его эстетическую и идейную ценность.

Эмиль Григорьевич Гилельс находится в расцвете творческих сил. Пожелаем ему еще многие и многие годы продолжать свою артистическую деятельность с тем же вдохновением, с той же требовательностью к себе и неиссякаемым стремлением к совершенству, которые присущи ему как большому мастеру, умному и чуткому музыканту.

А. Николаев

Четверть века

Это не рецензия. Это попытка поделиться некоторыми мыслями, возникшими под непосредственным впечатлением от концертов пленума Татарского союза композиторов, прошедшего в конце прошлого года, и недавних концертов из произведений композиторов Казани.

Если вдуматься — каким, в сущности, волнующим и ответственным событием были эти концерты, ознаменовавшие 25-летие жизни крупной национальной композиторской организации! Как наглядно за торжественной юбилейностью общего тона проступила характерная проблематика татарской музыкальной культуры: ее неоспоримые достижения, ее заботы и трудности!

Говорить сейчас об этой музыке — значит, в первую очередь сказать о плодотворном труде крупных мастеров старшего поколения, большой прослойки авторов среднего творческого возраста, наконец, молодежи. Но не может не радовать и «эстетический резерв» — дети, ученики специальной музыкальной школы-десятилетки, уже приобщившиеся к композиции и вселяющие серьезные надежды на то, что со временем они станут добрым творческим пополнением.

Общественный показ татарской музыки развернулся на широком «жанровом фронте» — от опер и симфоний до бытовой песни и незатейливых инструментальных пьес, хотя, конечно, концертные программы вместили не все лучшее, созданное в последние годы. Привлекательны не количественные показатели сами по себе. Еще важнее то, что слушателям — не только в самой Татарии, но и за ее пределами — открылось богатство интересных художественных характеров. А те, кто уже хорошо знают эту национальную культуру, почувствовали ее высоко плодотворную эволюцию. И в связи с этим я сразу же хочу сказать о постановке воспитания молодых музыкантов в Казанской консерватории, в особенности, композиторов. «Секрет» его заключается в том, что здесь (возможно, с большей тщательностью, чем в других консерваториях) формируют личность начинающего композитора не по образу и подобию учителей, а в соответствии с природой его индивидуальности. Оттого так непохожи друг на друга Рафаил Билялов и Анвар Шарафеев, Нина Аксянцева и Лоренц Блинов, Разия Еникеева и Лейла Исмагилова, Анатолий Луппов и Арнольд Бренинг, Хуснулла Валиуллин, Алмаз Монасыпов и многие другие. Поистине неоценима здесь деятельность таких худож-

ников и творческих наставников, как Назиб Жиганов и Альберт Леман, чьи заслуги перед татарской и всей советской музыкальной культурой общеизвестны.

Говоря же конкретно о прошедшем показе, нельзя не высказать глубокого и радостного удовлетворения тем новым, что внесли в нашу музыку Семь симфонических новелл Н. Жиганова. Каждая из них — чудесная миниатюра, отмеченная цельностью образно-эмоционального содержания, жанровой определенностью, своеобразием характера; каждая из них контрастна по отношению к соседним. Яркость лаконичного тематизма, привлекательность и естественность его развития с первых же тактов приковывают внимание. Эти черты достаточно известны по многим (лучшим!) оперным и балетным произведениям автора. Но эволюция гармонического мышления композитора, явственно ощутимая в названных новеллах, обусловила их небывалые прежде колористические и динамические достоинства.

Вновь засияла «светящимися» симфоническими красками «Татарская рапсодия» А. Лемана, укрепившаяся в концертной практике благодаря творчески оригинальной трактовке фольклорного материала (в частности, популярнейшей «Эпипэ»). Это сочинение — образец исключительно талантливого воплощения серьезного по содержанию и оригинального по форме замысла.

Симфония-поэма А. Монасыпова свидетельствует о несомненном росте молодого композитора, обнаружившего на сей раз живую изобретательность, размах фантазии, хороший вкус, чуткое ощущение оркестрового колорита. Все это сказалось в содержательном, разнообразном тематизме, отмеченном тонким национальным ароматом. К сожалению, автор недостаточно внимателен к форме, напоминающей непрерывную, ничем не сдерживаемую импровизацию. В итоге — фрагментарное, рыхлое произведение... Значительно более совершенна Симфония-легенда А. Луппова. Хотя ей и не предпослана определенная программа, внимательный слушатель улавливает здесь конкретный образно-драматический стержень. Видимо, в симфонии отразились впечатления композитора, возникшие во время его поездки на крупные сибирские новостройки. Она привлекла внимание многочисленной аудитории, помимо общего жизнеутверждающего характера музыки, еще и бесспорным мастерством композиции. Немаловажные факторы, в частности, — уверенное владение автора оркестром, полифоническая изобретательность. Правда, А. Луппов в какой-то мере склонен к преувеличениям, и потому далеко не всегда оправдано преобладание в его сочинении суровой, драматически напряженной музыки над эмоционально более уравновешенной, эпически спокойной, лирически теплой или повествовательной. Отсюда и чрезмерное, порой, громогласие оркестровки, оттеснившее средства более скромные, но нередко и более выразительные. Нет сомнения, что упомянутый недостаток, как и некоторые другие, — явление преходящее, не заслоняющее достоинств дарования молодого композитора. Симфонические программы включали также Скрипичный концерт М. Музафарова, Первую сюиту из балета «Горная быль» А. Ключарева, Фортепианный концерт Р. Еникеева, арии из опер Н. Жиганова, X. Валиуллина, С. Сайдашева и А. Ключарева и музыкальных комедий Д. Файзи. Все эти произведения проверены длительной жизнью на концертной эстраде и в театре и тем положительным приемом, который неизменно оказывает им разнообразная массовая аудитория.

Много интересного, принципиально нового содержали камерные сочинения татарских композиторов. Соната для скрипки и фортепиано А. Лемана раскрывает одну из важнейших сторон его творческой натуры — углубленный психологизм. Наряду с этим в сонате немало света, ярких эмоциональных взлетов, увлекающих слушателя. Выразительный тематизм «реализуется» в естественно складывающемся диалоге двух взаимодействующих партий ансамбля. Прозвучала и другая Соната для скрипки и фортепиано — молодого А. Монасыпова. Для него это была одна из первых проб пера. Тем не менее, даже в этом юношеском опыте строгий критик найдет интересные, свежие ростки. И конечно, посетует на некоторую разностильность — следствие еще неумелого, негибкого сочетания пентатоники и иных выразительных средств. Приятное разнообразие внесли в программу фортепианные произведения: Сюита Н. Жиганова и Две фуги и Токката Р. Билялова. Сюита — яркое пополнение концертно-педагогического репертуара. Пьесы же Р. Билялова — успешный результат смелого творческого эксперимента; они могут явиться обнадеживающим началом в поисках интересного и, смеем сказать, не вполне обычного интонационного языка, с остро преломленными полифоническими приемами. Безусловно хорош содержательный вокальный цикл А. Луппова на стихи итальянских поэтов — образец настоящей гражданской лирики. По-своему выразительны песни Н. Жиганова «Айзиряк» на стихи А. Абсалямова и «Родной земле» на стихи В. Нури. Как всегда, порадовал слушателей Р. Яхин, показавший лирическую песню на стихи С. Сулеймановой. И вновь возникает вопрос о причинах непонятного самоограничения этого талантливого мастера сферой малых вокальных жанров; ведь его творческий диапазон, как он сложился еще в начале пути композитора, неизмеримо более широк...

*

Заслуженный успех композиторов Татарии разделили многие исполнители, участвовавшие в концертах. Среди них отметим ведущую группу солистов Театра оперы и балета им. Мусы Джалиля — Фахри Насретдинова, Зулейху Хисматуллину, Азата Аббасова, Венеру Шарипову. Блистательно выступили скрипачи Борис Гутников (в ансамбле с Лидией Печерской) и Зариус Шихмурзаева (с Михаилом Мунтяном). Отлично прозвучали разнообразные фортепианные произведения у Эльзы Ахметовой и Галии Исхаковой. Творческая энергия дирижеров Юрия Арановича и Владимира Есипова обеспечила успех ряда крупных сочинений, исполненных оперно-симфоническим оркестром Всесоюзного радио и Московским государственным симфоническим оркестром.

Прошло восемь лет после Декады татарской литературы и искусства в Москве. За это время многое изменилось, расширился состав композиторской организации благодаря притоку талантливых, творчески культурных молодых сил. Серьезно обогатились почти все сферы музыкального искусства, возросло мастерство, строже и взыскательнее стали суждения о явлениях повседневной творческой практики. Большой интерес вызывает развитие стилевой природы современной татарской музыки.