ГОВОРИТ ГЕОРГ ОТС

Наш корреспондент беседовал в Таллине с Георгом Отсом. Вот что он рассказал.

Вы спрашиваете, как я пришел в театр? Отчасти случайно. Но только отчасти. В действительности, я теперь понимаю, что даже тогда, когда по желанию отца поступил в Военно-техническое училище, а в 1940 году перешел в Политехнический институт, я шел к театру.

Война сделала меня, как и миллионы советских людей, солдатом. И вот в 1942 году меня разыскал П. Пыльдроос, который вместе с К. Ирдом организовывал в Ярославле эстонские художественные ансамбли. Конечно, не только успехи в пении (я еще до войны занимался с педагогом-вокалистом) обратили на меня их внимание. Просто они верили, что у широко известного оперного артиста К. Отса — моего отца — сын должен петь.

Я любил петь и пел часто. Но когда Пыльдроос предложил мне стать хористом ансамбля, я почему-то решительно заявил, что петь не умею. Все же Пыльдроос победил. Я стал членом нового творческого коллектива. Но, может быть, из желания остаться верным своему слову я начал выступать как пианист-аккомпаниатор. Два года я жил одной жизнью с ансамблем. Стал выступать и в качестве солиста хора. Пел много. Больше всего песен войны. С тех лет запомнился «Вечер на рейде» В. Соловьева-Седого...

Наш ансамбль двигался за армией. И вот в 1944 году, идя по следам наступления, мы оказались в Таллине. Это было неожиданно, почти неправдоподобно. Линия фронта стремительно отодвинулась на запад. Танковое соединение «Лембиту» ворвалось в город со стороны Тарту, древний Вышгород смотрел на улицы освобожденной столицы Эстонии... Тогда я, конечно, не подозревал, что ровно через восемнадцать лет в опере В. Каппа буду петь партию Меэлиса, сына легендарного вождя эстов, имя которого носило соединение, освободившее Таллин.

Прошло совсем немного времени, и в том же 1944 году состоялась моя театральная «премьера»: Зарецкий в «Евгении Онегине». С тех пор я исполнил пятьдесят партий.

Какие из них любимые?

Когда мне задают этот вопрос, я вспоминаю слова одной учительницы, которая сказала, что для педагога не может быть любимых и нелюбимых учеников...

Для певца, вероятно, тоже. Ведь любая партия — это часть его самого, его переживаний, его жизни. Вспомните, когда люди нашей профессии начинают называть свои самые любимые образы, то круг их постепенно расширяется, свободно вмещая весь репертуар. Это понятно. Назовешь одну роль — и тут же вспоминаешь другую. И каждая по-своему тебе дорога, даже «отрицательная». Например, Яго. Бессовестный циник, интриган. Но какая сила характера, сколько в нем огня, сжигающего душу! Человек опален завистью. И разве дело в том, что не его, а Кассио берет в себе в заместители Отелло? Даже если предположить на минуту, что Яго — генерал, это не помешало бы трагической развязке. Он бы позавидовал просто человеческому счастью. Возненавидел бы солнце за то, что оно светит всем...

Это характер, который несет разрушение в самом себе. Казалось бы, ему близок Демон. Но здесь все другое. Герой Лермонтова не подозревает о той роковой силе, которую несет его любовь.

А Онегин! Какая жизненная и какая грустная история: человек все понял, но уже ничего не может изменить...

Попробуйте не полюбить этих героев, если им отдано так много собственных раздумий, поисков, волнения.

Сказал и задумался: неужели я действительно люблю Яго? Может быть, это называется как-то иначе? Но петь его я люблю. Что правда, то правда.

Когда я читаю о том, что такому-то актеру или актрисе меньше удаются отрицательные роли потому, что их человеческий характер положителен, я останавливаюсь в недоумении: неужели можно всерьез утверждать, что для воплощения на сцене образа, мягко говоря, мало привлекательного, надо в жизни быть невыносимым?.. Это было бы ужасно. Особенно потому, что вряд ли кто-нибудь тогда согласится исполнять партии, проливающие свет истины на его собственную натуру...

Меня, как, вероятно, многих артистов, больше всего привлекают партии, дающие возможность создать масштабный характер, показать динамику человеческого чувства, контрастные смены настроений. Через все это можно высказать именно то, что сегодня мы определяем понятием «современное прочтение».

Я не сторонник модернизма и не думаю, что Яго, например, можно играть неофашистом, как

сделали англичане с «Макбетом». Но убежден, что в трактовке образа актером всегда живет эстетическое чувство именно его времени.

Если было бы иначе, между сценой и залом, пожалуй, выросла бы стена непонимания. И наша речь оказалась бы ему чужой и по интонациям и по ритму...

Но, конечно, сколько бы мы ни пытались подчеркнуть неумирающие проблемы жизни в классическом репертуаре, это никогда не заменит нашего желания рассказать современнику о современном.

Возможность сказать что-то важное о наших днях я нашел в песне. Любовь к ней у меня осталась с войны. И с годами она делается только сильнее.

Вероятно, не случайно мое поколение сделало героем песен бойца. Не имеет значения, на каких рубежах он сражается — военных или мирных. Важно, что и, погибая от фашистской пули, он сражался за мир.

Я хочу, чтобы зал, особенно молодой, знающий о войне далеко не всю горькую и героическую правду (потому что иногда она так горька и так героична, что поверить в такое возможно только тому, кто сам подобное видел и пережил), понял, какой нечеловеческий подвиг был совершен народом. И, поняв эту правду, сумел еще лучше оценить свое настоящее. И конечно, свою ответственность за него. Ведь двадцать четыре года назад именно в таком возрасте, как наши молодые люди, шагали вчерашние школьники на передовые: «Прикрыв собою весь двадцатый век!» — как поется в одной моей любимой песне.

Я уверен, что песня — это биография страны, биография ее Человека. Поэтому-то она и ставит очень серьезные задачи перед исполнителем. Нельзя... но прежде, чем сказать, чего же, по-моему, нельзя делать в песне, я бы хотел сказать несколько слов о том, что меня беспокоит в практике нашего оперного театра. Так как эти две проблемы представляются мне тесно взаимосвязанными.

Особенно волнует меня оперное исполнительство. И вот почему: мне приходится слишком часто становиться свидетелем того, как наши певцы все откровеннее увлекаются громкостью звучания своих голосов. Слушаешь радио, телевизор, а иной раз сам выступаешь в каком-нибудь гастрольном спектакле — и вдруг тебе начинает казаться, что исполнители принимают участие в своеобразном конкурсе: кто громче? Странное, конечно, соревнование. Но, может быть, самое странное то, что оно весьма популярно, особенно среди молодежи.

Откуда же пришло именно на нашу сцену, имеющую совсем другую художественную традицию, такое поветрие?

Конечно, скорее всего здесь сказывается влияние грамзаписей зарубежных вокалистов. Слушание пластинок — хорошая школа для певца, на при одном условии: если оно не внушает ему мысли, что и он может спеть точно так же. Здесь уже не шаг, а полшага до копирования.

О том, что копировать — дело плохое, говорилось много, и я не буду повторяться. По-моему, тут уже все давно ясно. Мне хотелось бы просто обратить внимание еще на одну деталь: среди грампластинок есть записи певцов, обладающих феноменальными голосами. Сила их певческого звука является органичным качеством их голоса. Благодаря этому их вокальная интонация сохраняет эмоциональную выразительность и гибкость нюансов.

Можно себе представить, как пела Брунгильду Фелия Литвин. Сколько было в ее пении челове-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

ГОВОРИТ ГЕОРГ ОТС

Содержание