манеры 20-х годов еще заметны. В музыковедческих работах Гачева преобладает публицистика. Не думаю, чтобы за это следовало его упрекать: это связано и с особенностями времени, и с личными склонностями Гачева. Вероятно, публицистика и в дальнейшем осталась бы его излюбленным типом высказывания, хотя она несомненно соединилась бы с более углубленной научностью.

У него был настоящий, неподдельный дар пропагандиста. Этот дар особенно ярко проявлялся в живой речи Дмитрия. Именно в живом высказывании, не облеченном в гладкую и стройную форму, но зато очень непосредственном, часто сопровождаемом пением любимых музыкальных тем и ораторской жестикуляцией, Гачев давал почувствовать, что он не только пропагандирует, но и сам предельно увлечен.

Я не могу сейчас точно установить, когда и где Гачев узнал столько театральной и симфонической музыки. Театры не баловали нас тогда, как, впрочем, и сейчас, вагнеровскими постановками; не припомню я, чтобы у нас в изобилии исполнялся, например, Берлиоз. Но Гачев, разговаривая, постоянно напевал или насвистывал (замечу попутно, что он был хорошим флейтистом) мелодии «Летучего голландца», «Лоэнгрина», «Зигфрида», темы из разнообразных и мне тогда еще мало известных партитур Берлиоза.

Когда мы с ним вместе шагали по улицам Москвы и особенно по дорогам Подмосковья, он неизменно сопровождал наш шаг «Ракоцимаршем». В своей статье о Роллане Гачев цитирует следующую характеристику этого марша: «Это музыка революционных битв. Она зовет в атаку, эпиграфом для нее подобает выбрать, как говорит Берлиоз, стихи Виргилия: "Ярость и гнев владеет умами, и в бою ожидает прекрасная смерть"».

Когда Гачев увлекался ритмом и кипучей мелодией берлиозовского марша и, что называется, «входил в раж», мне казалось, что он уже не просто изливает избыточную энергию и жизнерадостность, но яростно ораторствует, героически призывает, обращается к какой-то воображаемой толпе и воспламеняет ее...

С ним никогда не бывало скучно. Он вечно был захвачен идеями и делами. За каких-нибудь шесть — семь лет своей профессиональной деятельности он сделал довольно много. Ведь он тогда же и учился, и овладевал новой для него областью теоретического литературоведения. Свое 60-летие он мог бы отметить еще несколькими крупными работами и множеством интересных статей. Так не получилось.

Лучшие работы Гачева, вероятно, будут собраны и напечатаны. Нужно также сохранить в памяти его живой облик. В нем как в человеке было много индивидуального, характерного и типичного для эпохи. Было больше, чем выразилось в статьях. Книги остаются на полках библиотек, следы живых характеров, живых страстей, увы, нередко исчезают. А о них не нужно забывать. Создание материальных ценностей все более и более передоверяется машинам. Людей, души человеческие будет созидать только человек. И ему нужны в помощники все хорошие, талантливые, чистые люди, жившие на земле.

Переписка Д. Гачева с Роменом Ролланом

Д. И. Гачев был инициатором издания полного собрания музыковедческих трудов Ромена Роллана, предпринятого Государственным музыкальным издательством. В связи с этим началась переписка с Роменом Ролланом. Помимо официальных писем от Музгиза, Гачев посылал Р. Роллану личные письма, которые здесь публикуются.

Д. И. Гачев — Ромену Роллану

29 января 1937 г.

Дорогой Учитель,

С детских лет Вы были для меня одним из первых учителей в жизни и в искусстве.

В нашей семье, проживавшей в небольшом городке в горах Болгарии, семье учителя, был большой праздник, когда мы получали болгарские издания Ваших со-

Автограф письма Ромена Роллана Д. Гачеву от 7 / III-37 г.

чинений. У нас в доме любили музыку, она постоянно звучала в нашей семье, и вполне понятно, что любимым нашим героем был Жан Кристоф.

Позднее, в годы империалистической войны, когда я занимался в гимназии и принимал участие в революционном движении, дух Жана Кристофа и нашего Бетховена воспламенял и поддерживал молодого коммуниста.

Я вспоминаю одну из последних бесед с моим старшим братом, который стал жертвой белого террора палача Данкова. Мой брат говорил об огромной духовной силе и глубоком человеческом благородстве Вашего творчества. С тех пор воспоминания о моем брате постоянно сливаются для меня с Вашей благородной личностью и Вашим великим творчеством.

В дальнейшем в годы моей эмиграции — как в период безработицы, так и во время работы на заводах Бельгии, Франции и Германии — я часто мысленно возвращался к моему любимому герою.

И, приехав в Москву, я вновь встретил и полюбил с еще большей силой Жана Кристофа и Кола Брюньона на их второй родине.

Ваш приезд в Советский Союз меня глубоко взволновал. Я страстно хотел увидеть Вас. Мои друзья — Гальперина² и Анисимов³ — подробно рассказывали мне о встрече с Вами. Я хорошо сознавал, что все хотели бы Вас видеть — и не осмелился Вас беспокоить.

Тем с большим энтузиазмом я писал мою статью о Вас⁴. Отсылая Вам эту статью одновременно с моей скромной книгой⁵ о великом французском писателе и философе — материалисте Дени Дидро, я счастлив заверить Вас, что дух Вашего великого, глубоко человечного творчества неизменно вел меня, когда я писал свою книгу.

Д. Гачев

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Переписка Д. Гачева с Роменом Ролланом

Автограф письма Ромена Роллана Д. Гачеву от 7 / III-37 г.

Содержание