Выпуск № 10 (103) | 1946 - страница 29

могу считать оперой или симфонией данного композитора произведение, не инструментованное им самим.

Два слова об опере. Значительных явлений, которые позволили бы говорить о советской классике в области оперы, мы пока не имеем. Надо надеяться, что в недалеком будущем мы получим образцы такого рода. Очень важен вопрос о создании полноценных музыкальных образов в опере.

Посмотрим нашу русскую классику, — начиная с «Ивана Сусанина» Глинки, — оперы Мусоргского, Бородина, РимскогоКорсакова. В них мы видим целый ряд образов, главных и второстепенных, из которых каждый имеет свою музыкальную характеристику, каждый человек говорит своим языком. Между тем, в подавляющем большинстве советских опер все герои говорят приблизительно одним и тем же языком.

Мне кажется, что прежде всего нужно выбрать из всех советских опер, которые до сих пор шли, всё то, что может показаться лучшим, и выяснить, почему всё же эти оперы не идут.

О либретто говорилось много. У нас нет либреттистов, нет и секции либреттистов. Большинство либретто построено по принципу хроники. Нет основного стержня, который держал бы зрителя в напряжении до самого конца. Идея, может быть, и есть, но ее не уловишь за множеством привходящих недостатков.

Два слова об Оргкомитете. В докладе тов. Хачатуряна говорится об ответственности Оргкомитета перед общественностью. Это, конечно, верно; но не надо забывать, что Оргкомитет не является чем-то единым. Отдельные члены Оргкомитета находятся в Ленинграде, Киеве, Минске и других городах Союза. К сожалению, руководство Оргкомитета, т. е. московская его группа, оторвано не только от местных союзов, но не связано даже с остальными членами Оргкомитета. В Ленинграде, — который, к сожалению, остался почти не представленным в Оргкомитете, — раньше было шесть членов Оргкомитета, сейчас осталось только два: остальные живут в Москве. Мы в Ленинграде абсолютно ничего не знаем, что делается в Москве.

В скором времени предстоит Всесоюзный съезд композиторов, на котором будет избрано правление Союза композиторов. Очень желательно, чтобы этот орган был действительно единым и мог бы отвечать полностью за всю работу союза. Я не сомневаюсь, что композиторы, воодушевленные идеями, высказанными в постановлениях ЦК, приложат усилия, чтобы создать музыку во всех жанрах, действительно отвечающую духу нашей современности.

С. Няга (Кишинев)

С освобождением Молдавии в 1940 году от румынских оккупантов, наше искусство и литература вышли на большую дорогу прогресса, на путь служения молдавскому народу. В один и тот же день были созданы Союзы писателей, художников и композиторов. Но если Союзы художников и писателей работают в атмосфере относительной гармонии и прогресса, то этого нельзя сказать о работе Союза композиторов.

За время Отечественной войны были написаны 2-я симфония Златова, «Сталинград» Кока, симфония «Чапаев» Гурова, «Штефен Чел маре», «Поэма о Днестре», симфоническая сюита «Молдавия», концерт для скрипки с оркестром, симфонический эскиз «Тоска по родине» и ряд пьес для скрипки с фортепиано — Няга. Кроме того, написан ряд песен и обработок народных молдавских песен. В 1944−1945 гг. композиторы работали над гимном Молдавской ССР. В 1946 году написаны только музыка к сказке «Витязь со звездой» и «Торжество победы» для хора с оркестром Няга. — Тов. Няга считает, что и количественно и качественно творческая продукция молдавских композиторов должна была бы быть значительно выше. Крупные недостатки работы Союза композиторов связаны с деятельностью его председателя — Д. Гершфельда.

Тов. Няга подробно говорит о «творчестве» Д. Гершфельда, ставившего свое имя на сочинениях других авторов. Тов. Няга просит Оргкомитет разобраться в деятельности Гершфельда и помочь работе Молдавского Союза и Музфонда. Советская Молдавия должна стать

М. А. Штейнберг

в области музыкальной культуры на одинаковый уровень с другими братскими республиками Советского Союза.

Д. Кабалевский (Москва)

За период войны наше музыкальное творчество выросло и количественно и по своему идейно-художественному уровню.

Но случилось так, что, увлекшись своими достижениями, мы перестали замечать свои недостатки и ошибки. Мы забыли, что борьба за хорошее — всегда должна быть сопряжена с борьбой против плохого, а увлекшись борьбой за хорошее, мы, по существу, сняли с повестки дня вопрос борьбы с плохим. Почему это произошло?

Почему мы перестали обращать внимание на дурные стороны даже тогда, когда мы их замечали? — Потому что мы утеряли основной критерий, который должен иметь место при подходе к искусству: критерий идейности.

Вину за это прежде всего, должей принять на себя Оргкомитет, в целом, и каждый из нас в отдельности.

Прежде всего, обращусь к нашим творческим совещаниям, к работе Консультационной и других комиссий ССК.

По существу, оценка произведений на этих творческих совещаниях и в комиссиях, за очень редким исключением, сводилась к оценке их формальных достоинств.

А. И. Хачатурян упоминал в своем докладе о произведении Белорусца — «Поэма о луне», где одна часть посвящена тому, «что сказал клоун», другая — «что сказала гремучая змея», и т. д.

Действительно, произведение это — декадентского толка, уводящее молодого, одаренного композитора по ложному пути. Однако, когда «Поэма о луне» обсуждалась на Консультационной комиссии, товарищи, руководящие комиссией, не сумели дать этому произведению должной оценки и сделать должные выводы.

Вчера И. О. Дунаевский очень правильно, резко и четко осудил те отрицательные явления, которые имели место в нашем песенном творчестве. Однако я считаю, что тов. Дунаевский должен был вспомнить и свои ошибки. Ведь он всё же был, пожалуй, первым композитором, попытавшимся форму западно-европейской джазовой музыки приспособить для выражения чувств и мыслей советских людей.

Он справедливо обвинял Блантера и других композиторов в том, что с их стороны было бестактным чистейший блюз делать формой выражения заветных чувств и мыслей советского бойца, но я думаю, что было не менее бестактно со стороны И. О. Дунаевского делать такой же чистейший блюз формой выражения сокровенных мыслей советской девушки в песне из фильма «Моя любовь» или в песне «Сердце, тебе не хочется покоя...»

Я хочу напомнить, что вопросы песни очень остро были поставлены на нашей дискуссии в 1943 году. Мы тогда говорили о дурных направлениях в советской песне, проникновении в песню, с одной стороны, чуждых настроений, чуждых течений, идущих от механического перенесения форм западной танповяльчо-развлекательной музыки, а, с другой, — уныло-меланхолических настроений, идущих от декадентской «культуры» Вертинского: но, подняв важные вопросы, мы не сумели снслать отсюда соответствующих выводов. Мне кажется, что мы вообще сняли с повестки дня вопрос об идейном содержании инструментальной музыки. Было большим достижением советского музыкознания, когда мы, опровергнув идеалистическую точку зрения на музыку, как на искусство ритма и чувств, — пришли к четкому пониманию того, что музыка несет в себе идейное содержание, — независимо от того, сопровождается она текстом или нет. Сейчас же мы сняли с повестки дня вопрос об идейном содержании музыки и потому прошли мимо хотя бы того Факта, что чистейшие блюзы, «прикрытые» патриотическими текстами, внедрялись в сознание людей, отравляли и портили вкусы.

Я не отрицаю вообще музыку этого жанра, но решительным образом протестовал и буду протестовать против того, чтобы западно-европейская танцовально-джазовая музыка механически использовалась как форма выражения чувств и мыслей советских людей, чувств, дорогих нам, — особенно, когда они связаны с героикой нашего времени.

Теперь я позволю себе остановиться на композиторе, являющемся одним из центров, вокруг которого сосредоточено наше внимание. Это — Шостакович. Он — один из самых выдающихся современных композиторов, и вполне естественно, что мы внимательно относимся к его творчеству.

Нельзя подходить к творчеству Шостаковича так, как пытались подходить некоторые товарищи и на этой дискуссии (я имею в виду, в частности, т. Бернандта), и на прошлых совещаниях (я вспоминаю выступление т. Крейтнера).

Шостакович — явление чрезвычайно сложное и сводить его к чему-то простому нельзя. Это всегда будет искажением действительности.

Нет никакого сомнения, что в творчестве Шостаковича влияния западной музыки имеют место, но, ограничиваясь констатацией этого факта, мы абсолютно исказим подлинное творческое лицо Шостаковича. Ведь с такой же очевидностью можно утверждать, что, например, фуга из квинтета Шостаковича — это одна из немногих настоящих русских фуг, русская и по духу, и по всем своим формальным признакам, порожденная, с моей точки зрения, духом и чертами русской протяжной народной песни. Да и

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

С. Няга (Кишинев)

М. А. Штейнберг

Д. Кабалевский (Москва)

Содержание