Выпуск № 7 (332) | 1966 - страница 41

Я помню, как много упреков было сделано Вайнонену за то, что он не сохранил «Снежинки» Льва Иванова, заново ставя «Щелкунчика» в 1934 году. Но Вайнонен сочинил свои «Снежинки». Великолепный хореограф, отлично владевший массой, Вайнонен придумал много интересного и красивого. Его танец был сложен, почти виртуозен, очень труден для кордебалета. И рисунок был прихотливый, выдерживать его было целой проблемой для актеров. Правда, в «Снежинках» Вайнонена чувствовалось больше иллюстративности — снежных хлопьев и вьюги — и меньше эмоциональности по сравнению с Л. Ивановым. Но все же, надо признать, что Вайнонен в этой картине был на уровне лучших ансамблей русской классики. Чайковский вдохновлял хореографов всех поколений, а образцы прошлого подсказывали им правильное решение.

Григоровичу не легко было соперничать с предшественниками, но он выиграл сражение, создав качественно новую сцену. Его «Снежинки» не иллюстративно-изобразительный массовый танец, а продолжение рассказа о судьбе героев. Очень искусно вводит Григорович Машу и Щелкунчика в танцевальную ткань вальса. Он отдает им самую сердечную музыкальную тему — хор детских голосов. Среди падающих, кружащихся снежинок двое резвятся, наслаждаясь взаимным счастьем, добротой природы, избавившиеся от опасностей и страхов. Маша и Щелкунчик то появляются, то исчезают среди искусных хороводов снежинок, танцы которых решены Григоровичем современно, абсолютно традиционно, в абсолютно строгой классической форме.

Это характерно для Григоровича — умение по современному подать самые традиционные вещи и решать современные вещи самыми «традиционными» приемами. У него органическое, природное чувство формы классических ансамблей, присущее только крупным хореографам. Я категорически не согласен с бытующими в нашей среде разговорами о слабости классического танца в сочинениях Григоровича. Он знает классический танец, любит его, чувствует и умеет делать по-своему, хотя и широко использует все, созданное прежде. И там, где классический танец в своей стихии — лирической или бравурной, там и Григорович на высоте. Ему надо, как и всем современным балетмейстерам, шире использовать лирическую и бравурную природу классического танца. Не загонять его только в узкие рамки трагических, драматических и комедийных ситуаций, которые под силу классическому танцу, но в которых формальный блеск и способность к потрясающим поэтическим обобщениям не могут проявиться в такой же мере и силе воздействия, как в лирике или бравурном танце радости.

Дроссельмейер — В. Левашов,
Щелкунчик-кукла — А. Щербинина

Очаровательна картина путешествия Маши и Щелкунчика в ладье по елочному царству к мерцающей на верхушке елки звезде. Вирсаладзе великолепен в этой картине. Решение «Щелкунчика» у Григоровича — Вирсаладзе чем-то вызывает ассоциации с поэтическим «Маленьким принцем» Экзюпери. Как-то непостижимо: спектакль, построенный на классическом танце, в рамках лучших традиций, выглядит абсолютно современным и именно этим качеством держит неослабевающее внимание зрителя и вызывает искреннее сочувствие ко всем очаровательным наивностям сценического действия, такого, казалось бы, далекого от всего сегодняшнего. Полудетские мечты о счастье, грусть о невозвратности дивной поры детства — все эти вечные чувства, рассказанные добрыми и сердечными художниками, волнуют и нас, людей XX века, и, наверное, будут близки и дороги многим поколениям.

Но вот, когда прекрасная звезда уже почти достигнута, Щелкунчик вынужден принять еще один, последний бой с Королем мышей: счастье завоевы-

вается в борьбе. Щелкунчик побеждает врага. Праздник победы. Танцы освобожденных кукол.

Несколько мрачная картина «Под елкой». Громадные лапы — ветви елки. Темновато, тесновато, а в оркестре один за другим светлые, радостные танцы. Тут что-то не угадано Вирсаладзе. Расчет его понятен: последний танец дивертисмента, «Розовый вальс» смотрится более эффектно на широкораскрывшейся, ярко освещенной сцене. Но я не уверен, что стоило сознательно снижать впечатление от пяти дивертисментных номеров ради эффектности финала. Тем более, что именно дивертисмент второго акта — ахиллесова пята «Щелкунчика». Отлично придумано у Григоровича, что все танцы здесь исполняют елочные игрушки — куклы, спасенные Щелкунчиком от злых мышей. И все же дивертисмент в этот спектакль лезет неохотно и не до конца. Чтобы примирить нас с его чужеродностью, надо все пять номеров сочинить интересно, чтобы высокое качество самой хореографии снимало возможность претензий к драматургии.

Удавалось ли это раньше? Не в полной мере. В спектакле Иванова к удачам второго акта могут быть отнесены только два номера — трепак (как танец буффона) и вариация феи Драже (Маши). Трепак задуман Петипа и написан Чайковским несомненно как русский танец. Но, по-видимому, национальные русские плясовые движения оказались чужеродными в общей ткани акта, и под лихой трепак Чайковского был сочинен танец буффонов в исполнении солиста и шести мальчиков — учеников хореографического училища. Черно-желтое полосатое трико и фуфайка, осыпанные золотыми блестками, обтягивали тела танцоров. В руках у солиста большой обруч, с которым он делал сложнейшие танцевальные движения в очень занятном рисунке. А под конец номера, вращаясь 32 раза, солист прыгал в обруч, как дети через скакалку. Танец был под силу только лучшим гротесковым танцовщикам. Последним, кто блестяще его исполнил, был Георгий Баланчивадзе (Джордж Баланчин).

Вариация феи Драже у Иванова была образцом классического танца, немного холодноватого, но мастерски «мелодически» сочиненного. Остальные танцы дивертисмента как-то даже и не запомнились. Очевидно, Петипа не сумел достойно осуществить свое же задание Чайковскому.

Вайнонен, будучи большим мастером хореографических миниатюр, опытным автором эстрадных танцев, достиг в дивертисменте Щелкунчика несколько большего, но далеко не всего, что необходимо. Вайнонен вернулся к трепаку как к русскому танцу и многократно его переставлял. Он сделал несколько редакций и испанского танца («Шоколад»), который исполняли то четыре женщины, то пара солистов. Во всех случаях танец нравился исполнителям, но оставлял холодными зрителей. Вайнонену несомненно удался восточный танец («Кофе»), тоже имевший несколько редакций — не очень оригинальных, но театрально-красивых. Прелестным было детское па-де-труа, поставленное на музыку Пасторали («Пастушки»), Его исполняли ученики III–IV классов. Чисто формальный номер школьной классики, но сделанный с хорошим вкусом.

Несомненным вкладом Вайнонена в сокровищницу нашей хореографии был китайский танец («Чай»). Он сочинен как бы для оживших кукол, вернее фарфоровых статуэток. Подлинно китайского в танце ничего нет, но есть тонкая стилизация и отлично скомбинированные виртуозные прыжки, острые синкопированные движения, типичные для заводных игрушек. Это образцовое сочинение часто выносилось в концерты и объездило весь мир, как и куклы Вайнонена на музыку Лядова. Тут соперничать с Вайноненом трудно.

«Розовый вальс» Вайнонена, в котором участвовало шестнадцать пар кордебалета и четыре пары солистов, имел строгий рисунок не менее строгого классического танца. Интересные, новые для своего времени (1934) перестроения всей массы танцующих и разнообразные куски у солистов ставили этот номер в ряд лучших танцевальных ансамблей.

Для вариации Маши (феи Драже) Вайнонен хорошо использовал схему и некоторые движения Иванова, но все подал по-своему и более современно. Вариация ему удалась.

Как видите, Григоровичу пришлось иметь дело с наследством разной ценности и художественного уровня. Наверное, ему, одному из лучших исполнителей в спектакле Вайнонена китайского танца и других, было не легко изгнать въевшиеся в плоть и кровь вайноненовские движения. А они, ох как въедливы, потому что хороши и органичны! Но Григорович сумел отказаться от всего виденного ранее и сделать по-своему. Ну и как? По-разному.

У спектакля Григоровича сквозная и очень точная драматургия, и чем она логичнее, тем сложнее добиться здесь компромисса. Потому дивертисмент и висит в воздухе, как и прежде, хотя все номера стали выражением радости освобожденных елочных кукол, сопутствующих Щелкунчику и Маше в их приключениях. И опять-таки сила хореографа Григоровича повернулась против него. Первый акт так интересен, стремителен и увлекателен, что перебить впечатление от него невероятно трудно. И Григорович второго акта не осилил самого себя. А это абсолютно необходимо, если мы не хотим, чтобы зритель охладевал и разочаровывался, а знатоки невольно вспоминали прошлое, хотя далеко не все старое лучше.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Дроссельмейер — В. Левашов, Щелкунчик-кукла — А. Щербинина

Содержание

Дроссельмейер — В. Левашов,
Щелкунчик-кукла — А. Щербинина