Выпуск № 9 (322) | 1965 - страница 21

правлены к тому, чтобы запечатлеть конкретного человека с его особой судьбой и индивидуальным душевным миром. В этих исканиях участвовал и сам Дунаевский, так сформулировавший однажды свою задачу: «В общем хочется перейти от “мы” к “я”, но к такому “я”, чтобы оно было как “мы”».

Эти стремления привели к ощутимым результатам в творчестве самых разных композиторов — помимо всех упомянутых (если говорить лишь о русских авторах) — также О. Фельцмана, А. Флярковского, Я. Френкеля, А. Колкера, Г. Портнова и других. Конечно, далеко не исчерпано еще необычайное разнообразие сюжетов и судеб, подсказываемых жизнью. И все же успехи здесь, без сомнения, есть.

Но вот песня массовая, гражданская, особенно для нас важная, эволюционировала не столь заметно. Конечно, жизнь в чем-то изменила ее образы и язык; примером могут служить сочинения конца 40-х годов о борьбе за мир или из сравнительно недавних — «Бухенвальдский набат» В. Мурадели, произведения А. Пахмутовой. Можно назвать еще несколько получивших широкое распространение новых песен А. Новикова, С. Туликова, Э. Колмановского, Г. Носова и других. Но их все же очень мало. Наиболее остро отставание жанра от жизни чувствуется именно здесь. Песни, рассчитанные на массовое бытование, пишутся, но редко становятся подлинно всенародным достоянием. В большинстве из них утерян секрет замечательного сплава массовости и лиризма. Разумеется, создается множество копий с Дунаевского, но они, как правило, лишь копии... Несомненно, в этой области требуются смелые дерзания, развивающие заветы Дунаевского. Ведь для него гражданская тема была важнейшей: она воплощена им ярче всех остальных.

И еще традиция. В творчестве Дунаевского изумительно органично соединены разнородные интонационные элементы. Признаки русской песни, городской и революционной прежде всего, доминируют в его музыке, сообщая ей национальную определенность. Но они сочетаются порой неожиданным и даже парадоксальным образом с широчайшим кругом мелодических оборотов, ритмов, жанровых свойств самого разного происхождения. Их генеалогия выявляется лишь при обстоятельном анализе, а непосредственно воспринимается нечто нерасторжимо целое, именуемое стилем Дунаевского.

Подобно особого таланта актерам, например Л. Свердлину, композитор обладал удивительной способностью перевоплощаться в людей разной национальности, всегда оставаясь при этом самим собой. Как естественно звучат у него, например, грузинские мотивы в оперетте «Золотая долина» или еврейские — в кинофильме «Искатели счастья»! А каким подлинно украинским «мелодическим привольем» отмечена лирическая песня «Теплыми стали синие ночи» из «Богатой невесты»! Во всем этом проявились и широта творческих принципов художника, и интернационализм советского песенного творчества в целом.

В годы войны естественным было стремление подчеркнуть глубину национальной почвенности песни, и у композиторов, включая Дунаевского, обострился пристальный интерес прежде всего к отечественному фольклору. Этот интерес сохранился и позже. Но в использовании национальных выразительных приемов стала наблюдаться известная односторонность. Ныне, в эпоху всемерного расширения культурных связей между народами, наша песня все увереннее обретает истинно интернациональную общительность. Не прошли для нее даром и международные фестивали молодежи, и многочисленные гастроли популярных зарубежных певцов, в частности Ива Монтана.

И, однако, насколько свободнее, смелее ориентировался Дунаевский в океане музыки, насколько более властно и более тонко подчинял себе нужные выразительные средства (именно подчинял, а не подчинялся им сам, как бывает порой с другими авторами)!

В качестве одного из, увы, немногочисленных примеров творческого развития отмеченной традиции Дунаевского мне хочется назвать песню Пахмутовой «Куба — любовь моя». Как оригинально по музыке и многозначительно по идее объединение русской эпической интонации со взрывчатым ритмом кубинского марша-танца...

Речь идет не только об оригинальном претворении интернациональных воздействий, но и об исключительно инициативном отношении к национальному мелосу. Мне думается, что творчество В. Захарова и В. Соловьева-Седого отчасти заслонило от музыкантов интереснейшую тему «Дунаевский и русская народная песня». А ведь по широте охвата фольклорных жанров он вряд ли имеет себе равных. Интересным, например, могло бы быть исследование о преломлении частушки в таких несхожих песнях, как «Эх, хорошо!», «Молодежная», «Урожайная»...

Один из важнейших заветов Дунаевского — «творить легкую музыку серьезными средствами». Подлинный мастер, он не ставил перед собой элементарных задач. Его мелодическая изобретательность не знала удержу. Его гармонический язык свеж, богат и на редкость естествен. Почти все писавшие о Дунаевском, в частности Л. Данилевич, Д. Кабалевский, Л. Мазель, А. Сохор, с особым восхищением отмечали разнообразие и отточенность формы его песен. При этом она столь развита, что многие музыканты поначалу искренне сомневались в возможности таких песен стать популярными. Однако живость,

увлекательность самого материала делала трудности и новизну композиции для массовых слушателей и исполнителей словно бы незаметными. А великолепное оркестровое мастерство Дунаевского!..

Нынче было бы грешно сетовать на техническую «недовооруженность» авторов, работающих в песенном жанре. Напротив, среди них есть немало разносторонних художников: оперы, балеты или симфонии пишут Т. Хренников, В. Мурадели, В. Соловьев-Седой, К. Молчанов, А. Пахмутова, А. Петров, А. Эшпай, А. Флярковский и некоторые другие (хотелось бы в этом списке видеть и Р. Щедрина: жаль, что ушел он от песни). Да и те, кто пишет только (или по преимуществу) песни, в основном хорошо владеют техникой жанра. Беда, однако, в том, что песенные мастера слабо обогащают свои произведения техникой других жанров, распоряжаются имеющимся богатством с досадной скупостью. Часто расчет на ложно понимаемую доступность заставляет их упрощать язык и форму сочинений, удерживает от смелых опытов.

В связи со сказанным одно тревожное замечание. В последние годы в быту все более широко распространяется искусство современных «менестрелей» и «мейстерзингеров» — песни под гитару, сочиняемые и распеваемые в кругу друзей самодеятельными поэтами и композиторами. В этих песнях много симпатичного: искренность, поэтичность, свежесть взгляда, но все преимущественно в тексте. Музыка же большей частью тривиальна, форма примитивна; часто в выборе средств музыкальной выразительности авторов сковывает слабое владение гитарой. Популярность нового «городского романса» побуждает отдельных профессиональных композиторов подражать ему и (уже сознательно!) опрощать свои сочинения. Это и внушает беспокойство. Как пример противоположной тенденции упомяну интересный опыт ленинградца Ю. Зарицкого. Им написано несколько попутных, туристских, альпинистских песен. Удачные стихотворные тексты Л. Куклина не только остроумны: в шутливую форму облечены размышления о весьма важном, и это придает им своеобразное обаяние. А в музыке — простейшие звуковые формулы туристского фольклора с выдумкой варьируются, расцвечиваются гармонически, даются в свежих тональных сопоставлениях — словом, это «по-дунаевски» активное отношение к бытующим интонациям. К тому же, в отличие от «менестрельных» песен, где напев обычно почему-то гораздо мрачнее, минорнее слов, в песнях Зарицкого между текстом и музыкой существует гармония жизнерадостности...

Еще одна традиция: Дунаевский — Лебедев-Кумач. Замечательное творческое содружество двух мастеров песни, и в результате — полнейшее взаимопроникновение музыки и слова. (Еще лишь одно такое же содружество знает наша песня: Захаров — Исаковский.) Общеизвестна требовательность Дунаевского к качеству стихотворных текстов. Она подтверждается не только его творчеством, но и письмами, и многочисленными свидетельствами близких. Как развивается эта традиция Дунаевского? За последние годы заметно повысился поэтический уровень песенных стихов. И не случайно во многих полюбившихся народу произведениях слова и напев под стать друг другу. Это можно сказать, например, о песнях Пахмутовой — Гребенникова и Добронравова, Островского — Ошанина, Френкеля — Танича и ряда других. А все же и здесь многому можем мы еще поучиться у Дунаевского. Нет-нет да и мелькнет на киноэкране или странице газеты или журнала песня с малопоэтичным, «рыбьим» текстом, неодухотворенным, холодным, ремесленным. Одобрил бы такую песню Дунаевский, будь он сегодня в жюри наших конкурсов? Смело можно сказать: нет.

...Таковы в общих чертах некоторые традиции замечательного классика советской песни. Пусть будут они успешно продолжены новыми поколениями мастеров. А главное, пусть почаще раскрываются большие таланты, которые, развивая традиции, давали бы жизнь новым и новым.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание