Выпуск № 9 (322) | 1965 - страница 20

этому еще — и строгие ограничения, культивируемые РАПМом: замкнутый круг маршевых, ораторских и тому подобных образов, небольшой выбор жанровых и национально-характерных средств. И вдруг — Дунаевский с лирическим половодьем его музыки, с разветвленной системой традиций и веселыми «прорывами» в оперетту и джаз. Отдельным музыкантам оказалось трудно разобраться в качественно новом явлении, понять в нем главное, определяющее. Решило проблему массовое приятие песен, без преувеличения можно сказать — приятие всем народом, услышавшим в них отражение существеннейших черт советской жизни. И скептики были довольно быстро переубеждены.

Но ведь и ныне мы воспринимаем Дунаевского не так, как четверть века назад. Иначе и не бывает. За прошедшие годы «новые песни придумала жизнь». Изменилась интонационная атмосфера, и старые песни наш слух измеряет меркой сегодняшнего дня. Кое-что неизбежно представляется устаревшим, коечто — наивным. Но нужно признать — лишь очень немногое. Абсолютное большинство песен Дунаевского сохранило реальную жизненность. И сейчас в праздники, в дни космических полетов по радио всегда передают «Марш энтузиастов», «Песню о Родине» — насколько современнее они, чем многочисленные опусы, специально сочиненные для данного случая!

Не так давно мне привелось участвовать в зарубежной туристской поездке. Однажды, уже под конец путешествия, когда особенно остро скучаешь по дому, по родной стране, мы в автобусе стали петь наши песни. Спели несколько новых, несколько военных, а потом кто-то начал «Марш энтузиастов», и за ним пошли чуть ли не все известные мелодии Дунаевского — с какой особой воодушевленной нежностью вспоминали и пропевали мы каждую из них и какое светлое чувство Родины испытали при этом! Так что «современная мерка», конечно, не та, что была двадцать — тридцать лет назад, но сложилась-то она не без влияния того же Дунаевского. Ведь музыка его настолько прочно укоренилась в звуковом и духовном мире наших людей, что последующие требования к песенному жанру, да и развитие его в целом, в значительной степени соразмерялись с нею. Реальностью песенного быта стали и сами создания Дунаевского, и его традиции. Существуют, разумеется, и другие традиции — В. Захарова, А. Александрова, В. Соловьева-Седого (последние неустанно обновляются их создателем). Но ведущие творческие принципы Дунаевского особенно сильны и многозначащи.

Что же это за традиции?

Одна из самых главных — пронизывающая мажорность. Конечно, этот заразительный оптимизм был выражением той приподнятой душевной настроенности, которая вызывалась первыми великими победами новой жизни. Сам Дунаевский с присущей ему четкостью так определял социально-историческую обусловленность своего искусства: «Это было время, когда перед советским художественным творчеством встали новые задачи, связанные с победоносным ходом осуществления первой пятилетки... Это было время, когда наш народ-исполин после большого напряженного труда впервые почувствовал плоды этого труда в расцветающей и непрерывно улучшающейся жизни. Наступило время нового, мно-

гообразного по своим темам и жанрам искусства. Наступило время новых песен, ярких, бодрых, образных, которые помогали бы советскому человеку жить, строить, любить, отдыхать».

Счастливая гордость достигнутым была столь велика, что мешала до конца осознать реальную опасность войны, увидеть жестокие противоречия нашей жизни в ту сложную эпоху.

Существует мнение, что большое искусство всегда основано на драматических контрастах. Дунаевский убедительно доказал, что и насквозь солнечное искусство может быть большим. Впрочем, не один Дунаевский. Мне, например, слышится внутренняя созвучность его песен живописи Дейнеки, особенно образам физкультурников, и знаменитой скульптурной эмблеме тех лет — «Колхозница и рабочий» Мухиной.

Итак, жизнеутверждение, оптимизм. По-прежнему ли полны ими наши песни? Мы помним, что лет десять — пятнадцать назад стали исчезать радостные мелодии. А ведь даже в грозовые военные годы произведений, дышавших весельем и задором, выражавших несокрушимую уверенность в победе народа-воина, появилось немало: вот хотя бы «Есть на севере хороший городок» Т. Хренникова, «Песня о фонарике» Д. Шостаковича, «Как за Камой за рекой», «Вася Крючкин» В. Соловьева-Седого, «Фронтовая борода» А. Новикова. Потом же, после великолепных маршей-гимнов, посвященных борьбе за мир, песней (особенно лирической) все больше стали завладевать мотивы печали и грусти. Образы иного рода, такие, как в «Студенческой песне» Т. Хренникова, «Едем мы, друзья» В. Мурадели, «Пишите нам, подружки», «Утренняя песня» И. Дунаевского (заметим, между прочим, что три последние все же в миноре), были редкими гостями. Знаменательно, что если пелось о любви, то почти, как правило, о любви неудавшейся, неразделенной...

И ныне довольно много еще появляется ноющих и сентиментальных мелодий, хотя общий строй жанра стал мужественней, активней и светлее.

Новые времена — новые песни. Суровые испытания, напряженность международной обстановки в последние три десятилетия закалили советских людей. Жизнеутверждающие идеи воплощаются теперь иначе, чем у Дунаевского: в трагедийном звучании «Баллады о солдате» В. Соловьева-Седого — одной из самых, по-моему, выдающихся современных песен; в своеобразнейшей своим соединением детской чистоты и недетской тревоги песне А. Островского «Пусть всегда будет солнце»; в душевной и широкой «Течет река Волга» М. Фрадкина; наконец — в молодежных песнях А. Пахмутовой.

О Пахмутовой несколько слов особо. Если вслушаться в интонационные связи ее творчества с наследием Дунаевского, они покажутся не особенно крепкими. Есть, во всяком случае, композиторы гораздо более родственные ему в этом плане, например Островский (наверное, определенную роль сыграла работа Островского в качестве пианиста в оркестре Утесова). Но у Пахмутовой традиции замечательного мастера получили иное претворение. Несмотря на обилие минорных тональностей, ее песни овевает та же, что и у Дунаевского, романтическая окрыленность юности. У ее героев те же, что и у Дунаевского, редкая душевная, моральная чистота, светлая цель и неугомонное желание исходить дальние пути, познать тайны мира. И вместе с тем героям Пахмутовой неизменно сопутствуют размышление, раздумье над жизнью.

Ну а мелодии по-дунаевски безоблачные, искрящиеся непосредственной, ничем не сдерживаемой радостью? Что, время их уже прошло?

Большую популярность приобрела, например, песня «Я шагаю по Москве» А. Петрова. Не показателен ли ее успех? Не прямая ли это наследница «Песни о веселом ветре» (хотя и интонации здесь иные, и шаг другой — не маршевый, а «вольный»)? Увы, других таких среди известных песен последнего времени немного: «Девчата» А. Пахмутовой, несколько более ранняя «Песня о дружбе» А. Эшпая, «Марш высотников» Р. Щедрина — пожалуй, и все... Солнечная традиция музы Дунаевского ждет своего продолжения.

Другая важная традиция, завещанная мастером, связана с лирико-массовой песней. До него советские песни делились на массовые и лирические, причем среди первых были удачи решающего значения, вторые удавались редко. Дунаевский сплавил воедино обе разновидности жанра, и это был качественный скачок в его развитии. Не нужно только считать, как полагают иногда, что получилось нечто среднее. Конечно же, «Марш энтузиастов», «Песня о Родине», «Спортивный марш» и им подобные — это песни общественной темы и массового порыва, а «Дорогой широкой» или «Ох ты, сердце» — любовная лирика. Но песни гражданского содержания были у него теплыми, сердечными, а лирические — возвышенными, широкоохватными. И те и другие, не теряя своей жанровой определенности, стали распеваться и коллективно, и соло, и с эстрады, и дома, в интимной обстановке.

В дальнейшем эволюция коснулась главным образом лирического песнетворчества. По направленности она может быть сопоставлена с развитием романса от Глинки к Даргомыжскому — в сторону портретной индивидуализации героев. В песнях Дунаевского 30-х годов слышится обобщенный образ современника. Искания последующих лет были на-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание