Выпуск № 7 (320) | 1965 - страница 51

сам пошел к нему домой и убедил. Договорились, и Рейзен блистательно пел Досифея.

К чести Голованова следует сказать, что во имя дела он так же поступал и по отношению к другим артистам.

Директор или художественный руководитель в театре должен помнить, что «удобный» ему артист чаще всего бывает «неудобен» для публики. А если он любит искусство, то должен думать прежде всего о тех, кому оно служит.

Все это подтверждает истину, что, когда мы говорим о юбиляре, мы суммируем и приводим доводы, объясняющие сложность работы в искусстве. Ведь то, что человеку исполняется 70 лет, это не его заслуга, это закономерность, а вот то, что он сделал, сотворил за этот срок, — это уже его личная заслуга.

Артист не может быть в «простое» — это ущерб для театра, для искусства, а если и бывает, то причин тому много, и они подчас невидимы и иной раз непонятны даже тем, кто мог бы их устранить. Артист должен больше быть на сцене, в оперном классе, чем на заседании и в кабинете руководителя... И вот Марк Рейзен провел большее время своей жизни у рояля и на сцене. Рейзен немного сделал для кино, но не его в том вина, а равнодушие иных тому причина. К тому же он никогда не был излишне сговорчивым. Но в результате недополучило наше искусство. И тем, кто его любит и от кого зависит его расцвет, сегодня же надлежит взять все возможное от Рейзена-художника. Народу польза, а певцу — духовное удовлетворение.

Иван Грозный.
«Псковитянка» Римского-Корсакова

Н. Шпиллер

Кто знает, отчего одному достается талант, а другому нет? Нельзя не восхищаться тем, что красиво и талантливо, хотя нет никакой заслуги в том, что человек родился красивым и талантливым. И не случайно талант, к которому не прикладывается труд, тает, красота, не озаренная интеллектом, меркнет.

Искусство Марка Осиповича Рейзена воздействует на слушателей именно потому, что богатства, которыми щедро оделила его природа, он развил упорным трудом. Вот отчего всегда волнует и поражает высокая культура нения, слова, музыкальной мысли этого великолепного артиста.

Впервые я встретилась с ним в 1937 году. Исполнялась Девятая симфония Бетховена. Солистами были Е. Антонова, М. Рейзен, Н. Ханаев и я. В этом составе квартет существовал много лет. А в тот сезон после длительного перерыва симфония прозвучала более двадцати раз! Дирижировали А. Гаук, Э. Клейбер, Э. Сенкар, Г. Себастьян и другие.

Воспоминание о праздничной атмосфере этих концертов не покидает меня и по сей день.

Квартет и хор свои места на эстраде занимали в паузе, перед третьей частью. После суеты, обычно сопровождающей выход исполнителей, в зале воцарялось сосредоточенное спокойствие, словно отражающее плавное течение гениального Adagio. И вдруг из мира внутреннего созерцания при первых звуках финала слушатели внезапно вовлекаются в бурный поток человеческих страстей, будто вырвавшихся из сокровенных недр.

И Рейзен, спокойно сидевший в продолжение всего Adagio, внезапно поднимался над оркестром во весь свой гигантский рост. С гордо закинутой головой, с горящими глазами, он начинал свою партию на огромном эмоциональном напряжении. Его первая фраза: «О братья! Довольно печали!» — подоб-

но лавине обрушивалась на слушателей. Казалось, мощь этого голоса, заполняющего все пространство Большого зала консерватории, доведена до предела. Но нет! Пауза — и с новой силой плывут звуковые волны: «...будем гимны петь безбрежному веселью и светлой радости!» Могучий голос своим звучанием завораживает, опьяняет.

Фраза завершается гордо, победно!

Много раз приходилось мне петь в финале Девятой симфонии с другими исполнителями басовой партии. Иногда это было прекрасное пение, но такой увлеченности, такой силы воздействия никто из них не достигал. И дело, конечно, не только в необъятных голосовых возможностях Рейзена. Он умел насытить свою партию трепетной глубиной и значительностью, придать каждой ноте, каждому слову особую краску, подчеркивающую смысл, оставался в состоянии внутреннего горения до конца.

В 1938 году Большой театр решил ставить в новой редакции оперу Глинки «Иван Сусанин». Весь коллектив с волнением отнесся к этой работе. Это творение Глинки для меня, как и для многих, было незнакомым: ведь после революции оно не звучало.

Все участники спектакля во главе с С. Самосудом были увлечены работой над спектаклем. На спевках и репетициях всегда присутствовало множество слушателей — артистов Большого театра.

Первым исполнителем партии Сусанина наряду с А. Пироговым стал Рейзен. Много вдохновенного труда вложил он в создание этого образа, умно соблюдая постепенность в выявлении внутреннего мира простого, умудренного жизненным опытом человека. Первый акт и начало третьего акта Рейзен проводил легко, свободно, очень житейски. В дуэте с Ваней поражала виртуозность пассажей; также следующая сцена и квартет преподносились удивительно тонко, подобно кружевному плетению. Раздумьем, приветливостью веяло от всего облика Сусанина, и только появление врагов круто меняло характер его поведения. Казалось, артист выражал всем своим существом внутреннее напряженное внимание, мучительное желание понять, раскрыть замысел врагов, выиграть время. Диалог ведется в мягком звучании, сдержанная форма певучего речитатива полна глубокого значения. И вот уже нет места для сомнений. Перед нами воплощенное величие патриотического подвига: «Страха не страшусь, смерти не боюсь. Лягу за святую Русь!» Несокрушимая воля слышится в необъятном размахе звучания голоса. Казалось, в этот миг переполненный людьми зал переставал дышать. И вдруг громовой взрыв долго не смолкавших оваций. И не только в зрительном зале, но и во всех кулисах, где только возможно стояли взволнованные артисты,

Мефистофель.
«Фауст» Гуно

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Иван Грозный. «Псковитянка» Римского-Корсакова

Н. Шпиллер

Мефистофель.«Фауст» Гуно

Содержание

Иван Грозный.
«Псковитянка» Римского-Корсакова

Мефистофель.
«Фауст» Гуно