Выпуск № 6 (319) | 1965 - страница 36

В Дюдькове

играли в крокет. Сергей Иванович тоже принимал в этом участие. Кроме Булычева, его жены и меня, на крокетной площадке можно было видеть и А. В. Станчинского, в 1908 году часть лета тоже проводившего в Дюдькове.

Иногда собирались вечером у Сергея Ивановича. Он играл что-нибудь, преимущественно Баха. Время проходило за интересными разговорами.

Мой первый урок строгого стиля состоялся на террасе у Сергея Ивановича во время его обеда. Он рассказал мне об общих принципах музыки строгого стиля, дал прочесть тут же соответствующие главы из его, тогда только еще готовившейся к печати книги. Как рабочий материал рекомендовал учебное пособие Л. Бусслера «Контрапункт строгого стиля», откуда брались и cantus firmus'ы. Если не ошибаюсь, мне тут же пришлось сделать несколько примеров «первого разряда». Дальнейшие уроки происходили (по мере накопления материала) в назначенный час уже в комнате, где стоял рояль.

В один из первых уроков, когда я стал решать трехголосные задачи, Сергей Иванович сумел очень повысить мой интерес к этой «сухой материи» тем, что сделал сам одну такого типа задачу целыми нотами. Он постарался решить ее так, чтобы получилась красивая содержательная музыка (кажется, во фригийском ладу), и сыграл ее, серьезно глядя на меня, как играют настоящую музыку. Мне это очень понравилось. Я увидел возможность своеобразной красоты ладовых гармоний. С тех пор трехголосные задачи во всех разрядах я старался делать так, чтобы их можно было с удовольствием петь втроем. Я подбил на это занятие брата и сестру (оба были музыкальны: брат в то время играл на виолончели, сестра — на рояле). И вот мы где-нибудь в лесу во время прогулки распевали по нотам мои задачи. Однажды во время своей утренней прогулки Танеев услышал нас. Узнав, что происходит, он хотя и смеялся, но был очень доволен.

Так изо дня в день я работал. Меня восхищало, с какой быстротой и остроумием Танеев находил хорошее решение в неудавшихся мне местах.

Кроме занятий строгим стилем, я, разумеется, и сочинял. Для работы мне предоставлялась комната Сергея Ивановича с инструментом в часы, когда он был на прогулке. В окнах этой комнаты были сетки от комаров, которых в Дюдьковском овраге было много. Сергей Иванович, разрешая мне пользоваться его комнатой, поставил единственное условие: уходя, затворять дверь, чтобы не налетали комары. Один раз вечером я все-таки по рассеянности забыл это сделать и получил жестокое и своеобразное внушение. Встретив меня на другой день в лесу на прогулке, Сергей Иванович, ласково взяв меня под руку, стал вкрадчиво говорить, что я всегда казался ему воспитанным молодым человеком, упомянул и о каких-то других моих хороших качествах, не забыл что-то с уважением сказать и о моих родителях.

— И вдруг этот молодой человек, — продолжал он уже совершенно другим голосом, возмущенно и резко, — напускает мне в комнату комаров! — и пошел и пошел... На мои попытки что-то сказать, извиниться Сергей Иванович — никакого внимания.

— Дайте мне сказать, — и он жестоко разнес меня. Потом он помолчал, и постепенно мы перешли к мирному разговору. Разумеется, я стал внимательнее и больше подобного случая не повторялось.

Я уже рассказывал¹, как, вернувшись с прогулки, Сергей Иванович однажды застал меня за сочине-

_________

¹ См, журнал «Советская музыка», № 8 за 1963 год.

На отдыхе

нием вальса и воскликнул: «Что за изнеженная музыка!»; как в другой раз, просматривая начатый романс на слова Гейне «Es war ein alter König», он не одобрил ритурнеля.

— При чем тут норны, — смеялся он, так как ему показалось, что звуки ритурнеля похожи на крики этих богинь судьбы. Я показывал ему и другие свои сочинительские опыты, и он всегда подвергал их беспристрастному разбору. Однако он не считал возможным более методично заниматься сочинением с учеником, не прошедшим контрапункта и музыкальной формы.

Изредка мы совершали совместные прогулки. Хорошо запомнилось, как мы — Сергей Иванович, Булычев, Алеша Станчинский и я — ходили пешком в Звенигород. Не доходя до монастыря, мы свернули в лес, чтобы выйти к городу напрямик. Лес оказался заболоченным, и все общество, кроме меня, должно было разуться и идти босиком, засучив брюки и держа обувь в руках (я летом всегда ходил в непромокаемых смазных сапогах, и мои спутники на этот раз мне позавидовали). Уже к вечеру, когда мы возвращались домой, Алеша, в то время увлекавшийся, кажется, Тютчевым, в связи с каким-то пунктом нашего разговора вдруг с пылающими глазами обратился ко всем нам с вопросом: «Что вы больше любите — ночь или день?»

— Конечно, день, — немедленно и как-то подчеркнуто ответил Танеев.

— А я — ночь, — грустновато, но убежденно сказал Станчинский.

Ответ Танеева не только соответствовал его ясному, рационалистическому мировоззрению. И на этот раз, как всегда, он хотел, конечно, решительно противопоставить такое мировоззрение склонности Алеши ко всему таинственному и жутковатому. В то время Станчинский с восторженно пылающими глазами рассказывал о романе Ж. К. Гюисманса «А Rebours».

Станчинского Танеев очень любил. Алеша действительно был очень мягкий, добрый, воспитанный и чуткий в обращении с людьми человек. (Это было так непохоже на его дикие фантазии.) Он отличался настойчивостью в работе. Танеев высоко ценил и его человеческие качества и его работоспособность.

Станчинский отвечал ему такой же симпатией и высоким уважением. Но сколь непохожи были эти два человека по своим интеллектуальным увлечениям, своему мировоззрению!

Хорошо запомнилось мне одно грустное и странное происшествие. Однажды Алеша, затеяв со мной беседу о самоубийствах, вдруг, как всегда с пылаю-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

В Дюдькове

На отдыхе

Содержание