Выпуск № 2 (303) | 1964 - страница 49

тельной зрелости, ученик мог оценить то, чем одарял его учитель.

Великолепное самообладание Шнабеля за роялем производило порой впечатление отчужденности, высокомерия. Постоянное стремление к тому, что он называл «все большим и большим уединением с музыкой», не могло не создавать некоторой отдаленности от слушателей. Шнабель однажды сравнивал концертирующего пианиста с шеф-поваром. «Шеф, — сказал он,— должен готовить как можно лучше, но не обязан непременно любить своих клиентов!» Он считал, что перед артистом, выступающим публично, стоит тройная задача: одновременно — исполнять, воссоздавать и критиковать. Его собственная игра была совершенным образцом такого тройственного «союза».

Другая отличительная чёрта концертов Шнабеля — относительно малое число композиторов, чьи произведения он исполнял. Но в пределах такого добровольного самоограничения репертуар его был очень широк, так как включал почти все сочинения тех авторов, которых он играл. Строгий отбор не означал, однако, что Шнабель не восхищается другими композиторами. Он просто считал, что музыка Моцарта, Бетховена и Шуберта ставит перед ним самые высокие задачи. В своей книге, носящей характерное название «Музыка и линия наибольшего сопротивления», он писал: «Я почел для себя честью ограничиться высокогорной областью, где за каждой взятой вершиной словно открываются все новые и новые...» Шнабель знал, чья музыка способна пробудить его лучшие исполнительские качества, и поэтому не тратил времени и энергии на произведения иных авторов. В этом мудром самоограничении особенность его таланта. Но он знал также об отношении многих любителей музыки к его программам и шутливо замечал: «Разница между программами моими и других пианистов в том, что мои скучны не только в первой половине, но и во второй!»

Шнабель был превосходный и своеобразный педагог, это объяснялось многими его чертами и

в первую очередь великолепным аналитическим умом. Он утверждал, что роль педагога состоит в том, чтобы открывать двери, а не в том, чтобы проталкивать в них ученика. Я слышал, как он советовал одному юноше не ходить некоторое время на уроки, чтобы научиться «делать собственные ошибки, а не повторять ошибки учителя». Духовную самостоятельность Шнабель считал «сердцевиной- артистического творчества, без которой искусство немыслимо».

Он был противником какой-то особой методики преподавания. Что же касается приемов изучения техники, то он просто никогда не принимал учеников, с которыми приходилось бы заниматься только этим, потому что они не обладали чем-то значительно большим... Один молодой педагог спросил его: «Господин Шнабель, к какой же из двух фортепианных школ вы принадлежите — к той, которая учит играть ритмично, или к той, которая учит играть так, как чувствуешь?» Шнабель немедленно ответил: «А почему бы не чувствовать ритмично?»

Он всегда говорил, что его учили играть на фортепиано трижды: в детстве — учителя, потом — ученики и, наконец, — граммофонные записи его игры. Действительно, занятия с ним давали огромный творческий стимул еще и потому, что Шнабель был убежден: преподавание музыки — лучший способ ее изучения.

Если он уж занимался с кем-либо, то терпению его не было пределов. Вспоминаю, как весь класс готов был взорваться от возмущения — до того довел нас один ученик, самоуверенный спорщик. После урока, когда мы говорили Шнабелю, как нас поразило его спокойствие — ведь ему пришлось потерять столько времени — он сказал: «Но я же обязан был как можно терпеливее преодолеть его ложные взгляды». Это замечание типично для него, для его оптимистической и великодушной уверенности в том, что если ученик способен хотя бы к попыткам творчески самостоятельных поисков, значит, у него есть кое-какие способности.

Шнабель не очень жаловал литературные рассуждения о музыке и на уроках прибегал к словесным образам редко, но всегда удивительно точно. Он не только живописал музыку словами, как с незапамятных времен делают педагоги, но, что важнее, он пользовался словами, ритм которых совпадал с ритмом музыкальной фразы. Благодаря дару образной речи выражения его запоминались. Однажды он сказал мне, что первый рапсодический пассаж в сольной партии фортепиано в медленной части Си бемоль-мажорного концерта Брамса должен исполняться как «журчание, а не мечтание». Другой раз рекомендовал смаковать какую-то гармонию «будто редкостное вино на языке». Он предлагал нам играть трели «ровно, как шмель» или «медленно и страстно, как соловей». (Сам он умел играть трели десятками разных способов). Говоря о лирическом эпизоде, он сравнивал мелодию с человеческой фигурой среди окружающего лйндшафта-аккомпанемента, давая этим почувствовать необходимость пластичности или ощущения разных планов. Прибегал он и к более широким аналогиям, чтобы показать различие между композиторами: «Моцарт — сад; Шуберт — лес на солнце и в тени; Бетховен — горный кряж».

Его любовь к парадоксам проявлялась во многих высказываниях. «Когда играете соло, пусть вам кажется, что это ансамблевая музыка», — говорил он. И это означало: «Пусть каждый внутренний голос живет своей жизнью». Или, например: «Быстрая музыка и медленная музыка — это одно и то же». Иными словами, быстрая музыка — это музыка, сыгранная в быстром темпе, но не настолько быстро, чтобы стать музыкально непонятной. Еще одно любимое выражение: «Не начинайте с остановки» — этим он подчеркивал, что музыкальный поток возникает с самой первой ноты фразы. Он чаще всего требовал развивать чувство движения, настаивал на необходимости «быть всегда в пути» и часто говаривал «immer weiter...» («все дальше...») . Шнабель любил игру слов не только в разговорах о музыке; детское пристрастие к шалостям (о которых вряд ли подозревали его слушатели) выражалось в бесчисленных забавных каламбурах...

А в общем Шнабель считал все словесные объяснения второстепенными; он всегда утверждал, что к музыке нужно «подходить, воспринимать ее и передавать только как музыку». (Например, он с отвращением относился к так называемой «фарфоровой» концепции Моцарта.) Часто повторял он фразу: «Испытывайте больше радости при игре», считая, что многие умеют передавать в музыке печаль, но лишь немногим дано браться за более трудную задачу — выражать радость.

Шнабель-педагог никогда особенно не интересовался техникой в обычном смысле этого слова — овладением пианистической беглостью (что, кстати, он предпочитал называть «тренировкой»). Но при случае он мог показать кратчайший путь к овладению трудным пассажем, над которым ты тщетно бился долгие дни.

Заурядные технические недочеты у своих питомцев он совершенно не переносил. Например,

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание