Выпуск № 8 (297) | 1963 - страница 28

ном отношениях, и я нисколько в этом не сомневался. Поэтому применение ко мне такого «острого» метода воспитания скромности было, пожалуй, излишним; тем не менее я был один раз подвергнут Сергеем Ивановичем экзекуции, порядком ранившей мое самолюбие. (Правда, уверенный в благих намерениях экзекутора, я никогда впоследствии не питал к нему недобрых чувств.)

Это было так. Я показал Танееву вариации для фортепиано (сохранившиеся у меня до сих пор в рукописи). Были там отдельные недурные места, но в целом это было очень слабое, ученическое сочинение. Тема была слишком коротка и элементарно изложена, поэтому вариации вышли отрывочны и пестроваты, а финал оказался раздутым и сложным по фактуре, при этом и для исполнения настолько трудным, что, вероятно, никто не смог бы его сыграть в том темпе, в каком он был задуман.

Разумеется, Сергей Иванович раскритиковал это сочинение, да я и сам отлично сознавал все его недостатки, а после танеевской критики не считал возможным показывать вариации кому бы то ни было. Однако Танеев настаивал, чтобы я сыграл их, когда соберутся обычные посетители его «вторников». Мои попытки отказаться были встречены суровым замечанием: «Ну что за капризы! Вы непременно должны сыграть!» И вот в присутствии многочисленных слушателей, среди которых, помню, были Г. Конюс, М. Дейша-Сионицкая, Л. Сабанеев и многие другие, я, отрекомендованный Сергеем Ивановичем как его ученик, должен был с очень неприятным самочувствием, с душой, что называется, «в пятках» продемонстрировать на рояле свои горе-вариации. Конечно, впечатление было весьма отрицательное. Гости вежливо и многозначительно молчали, и только некоторые спрашивали меня, давно ли я занимаюсь с Сергеем Ивановичем, что еще написал и т. п. Сам Танеев похаживал, поглядывая на меня с добродушно-лукавым видом: «Вот, мол, видишь, какова реакция слушателей!» Боже мой! Да ведь я и сам знал, что сочинение слабое, и меня совсем не нужно было еще раз убеждать в этом! Сергей Иванович, вероятно зная меня еще очень мало, не учел этого обстоятельства и решил дать мне возможность на слушателях самому убедиться в несовершенстве моего сочинения.

Приведу еще одно запомнившееся мне критическое замечание Танеева, на этот раз сделанное без всякой иронии.

Однажды я показал ему Экспромт си мажор для фортепиано (рукопись также сохранилась у меня до сих пор). Танеев внимательно и, как мне показалось, не без удовольствия проиграл пьесу сам и сделал только одну поправочку голосоведения в конце. Это, разумеется, было лучше. Несмотря, однако, на столь незначительную техническую правку, оценка сочинения в целом по существу оказалась невысокой. Танеев сказал: «Оно производит на меня впечатление гармонического этюда, и в этом смысле оно хорошо и изящно выполнено. Однако вряд ли оно произведет на слушателей впечатление как музыкальное произведение».

Это высказывание показывает, что наличие одних гармонических достоинств, с точки зрения Танеева, было далеко не достаточно для того, чтобы признать произведение настоящей, подлинной музыкой. Кроме того, оно опять-таки подчеркивает, что одним из существенных признаков подлинности произведения является его воздействие на слушателя. Оценки Танеева основывались, конечно, на совершенно определенных художественных идеалах. Кое-что о них уместно будет здесь рассказать.

Танеев принадлежал к тому поколению музыкантов XIX – начала XX веков, которое считало одним из основных музыкально-эстетических принципов равновесие и взаимозависимость составных элементов музыки, а также равноправность эмоционального и интеллектуального начала в музыкальном произведении. Всякое гипертрофирование одного из этих начал, одного элемента музыки в ущерб прочим у моего учителя всегда встречало осуждение.

Раз в моем присутствии один любитель показывал Танееву свои сочинения. Сергей Иванович, как всегда, деловито и откровенно указал ему на недостаточную организованность его музыки, на ряд недочетов в гармонии, голосоведении, форме. Автор, довольно пожилой человек, оказался обидчивым и возразил, что все эти замечания идут «из головы», а он-де сочиняет «сердцем», на что Танеев немедленно, с лукавой усмешкой, не без свойственного ему добродушного ехидства ответил: «То, что идет из сердца, необходимо пропускать через голову». Я уверен, что если бы кто-нибудь показал Сергею Ивановичу сочинение, в котором интеллектуальное начало преобладало, а «сердце» отсутствовало, он сказал бы, что «музыку, идущую из головы, необходимо пропускать через сердце». Я уже рассказывал, с каким глубоким чувством играл Танеев огромную прелюдию Баха «In dulci jubito», а ведь это искусный двойной канон!

Да и всегда, когда мы играли, в четыре руки органные прелюдии Баха, какие бы интересные

контрапунктические детали ни встречались при этом, Сергей Иванович своим исполнением всегда подчеркивал, что эмоциональное начало в музыке Баха столь же ярко выражено, как и интеллектуальное.

Может показаться лишним подчеркивание таких элементарных истин. Однако в начале XX столетия как раз усиленно развивались в европейской музыке течения, выпячивающие то тот, то другой составной ее элемент, оставляя в тени остальные. Нововведения, модные в то время, относились главным образом к гармонии, изолированной от остальных элементов музыки. В значительной степени это относится, например, к музыке Дебюсси, а также к музыке позднего Скрябина. Танеев не упускал случая выразить свое недоумение по поводу этой гипертрофии гармонии и равнодушия к области мелодии, полифонии и формы.

Упоминая об эстетических идеалах Танеева, мне хочется вспомнить высказывания Сергея Ивановича о музыке некоторых композиторов — как его предшественников, так и современников.

Разумеется, мне приходилось не раз слышать из уст Танеева благоговейные и восторженные отзывы о произведениях Баха, Моцарта, Бетховена. Я уже говорил, что Моцарта он обожал, как и Чайковский. Иногда его тянуло сочинять в стиле Моцарта, что он умел делать очень хорошо. Как раз в годы, когда я у Танеева учился, он написал Трио для двух скрипок и альта, искусно воспроизводящее моцартовский стиль. Кто-то спросил его: «Зачем Вы это делаете, Сергей Иванович?» Он ответил серьезно: «А мне так нравится».

Его тяготение к классикам было очевидно. Жиляев рассказывал мне, что когда однажды Л. Сабанеев спросил Танеева: «Сергей Иванович, должно быть, в молодости Вы хотели сочинять как Гайдн?», Танеев, смеясь, возразил: «Нет, я хотел сочинять как Порпора». Вероятно, он хотел сказать, что до Гайдна он не надеялся дотянуться, а вот до Порпоры — пожалуй!

Я не помню его высказываний о романтиках (Шопене, Шумане и др.). Не хочу этим сказать, что он их не любил. Но вот отношение к Вагнеру было иным. Он «признал» его не сразу и объективно как будто считался с его творческой мощью. Но вряд ли любил по-настоящему. Танеев иронизировал над «пакостным хроматизмом» Вагнера, считал «контрапунктически нечистым» соединение тем в увертюре к «Мейстерзингерам», не упускал других случаев как-нибудь «подковырнуть» их автора. Называя Вагнера «великий» или «гениальный», он внутренно, видимо, оставался к нему холодным.

Холодно он относился и к Брамсу, хотя говорил, что «у него многому можно поучиться».

Из русских композиторов он больше всех любил, по-видимому, своего учителя Чайковского. Однажды я слышал, как, беседуя с моей матерью, Сергей Иванович сказал, что считает Петра Ильича композитором не менее замечательным, чем Бетховен. Если же у Чайковского нет произведений, столь совершенных, как у Бетховена, то причиной этого он считает нелюбовь Петра Ильича к многократной детальной переделке своих произведений в период их создания, что было свойственно автору Девятой симфонии.

С большим уважением говорил он всегда о Римском-Корсакове, чего нельзя сказать об отношении к Мусоргскому, пресловутые «корявости» которого были камнем преткновения на пути восприятия Танеевым его музыки. В один из «вторников» кто-то из музыкантов спросил Сергея Ивановича, как ему понравилась накануне исполненная в симфоническом концерте «Ночь на Лысой горе» (вероятно, спрашивавший знал об отрицательном отношении Танеева к этому произведению в прошлом). Танеев, улыбаясь, ответил:

— Ну, теперь, когда Николай Андреевич переделал, это совсем другое дело!

Не знаю, как он вообще относился к музыке Бородина, но помню, что как-то раз, когда Ю. Славинский, тоже в то время его «воспитанник», восхищался Ре-мажорным квартетом, Сергей Иванович высказал несколько холодных замечаний о «наивности» фактуры и полифонии в этом сочинении. Это меня тогда удивило, так как я очень любил Второй квартет Бородина. Такое же замечание о «наивности» фактуры слышал я от него относительно квартета Грига, которому также доставалось от Танеева за «элементарность» формальных схем. «Точно ящички в комоде выдвигаются и задвигаются», — так он выражался о формальных построениях у Грига.

Скрябина Сергей Иванович считал исключительно одаренным композитором. Это я неоднократно слышал от него. Примерно до 40-х опусов Танеев «признавал» произведения Скрябина, рекомендовал их исполнителям, но все же, мне кажется, Скрябин никогда не был в числе его любимых композиторов. Произведения же последнего периода творчества Скрябина встречали с его стороны все более и более резкое осуждение. Нередко он позволял себе даже издеваться над ними. Однажды, навестив Н. Жиляева, он

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание