Выпуск № 5 (294) | 1963 - страница 62

шяют внутреннюю свежесть, нетронутость. Спросим себя: чем же руководствуются талантливые композиторы в такой своей работе. Традицией, а также предполагаемыми условиями исполнения будущей пьесы, ее назначением, стилем и в гораздо меньшей степени своими личными прихотями. Иногда на длительном пути обработки «Einfall» композитор встречается со многими «барьерами неудач» и даже самые первые попытки такой обработки материала приводят к форме выражения, абсолютно чуждой композитору.

Разумеется, проследить, как формируются музыкальные идеи в сознании не только других людей, но и в своем собственном, трудно, порой невозможно... Ведь чтобы быть доступными наблюдению, они должны приобрести некую конкретную форму, лучше всего форму нотной записи... Правда, такая бегло набросанная запись является зачастую шагом в сторону от истока — «Einfall», если только многолетний опыт композитора не научил его сокращать обычно очень длительный путь от осознания мысли до оформления ее на бумаге. Редки случаи, когда композиторы такого рода оставляли нам первые свои наброски, по которым мы можем уловить первоначальные структуры и восстановить в своем воображении формы внутреннего пения или звучания. К счастью для нашей аргументации, один великий композитор оотавил нам значительное число таких набросков. Я имею в виду Бетховена.

В его эскизах мы находим многие из хорошо известных нам тем, которые мы привыкли считать почти наиболее совершенными, наиболее убедительными и наилучшим образом, удовлетворяющими своему предназначению, — тем, столь целостных, что они должны были возникнуть, вероятно, так, как возникла вооруженная с ног до головы Минерва из головы Юпитера. И, однако, мы видим, как они подвергались процессу преобразования, который проходил через пять, а иногда и более стадий. Некоторые из вариантов по качеству настолько ниже окончательного результата, что мы всегда могли бы приписать сочинение их какому-нибудь мистеру X. Наблюдение за этим трудным продвижением со ступеньки на ступеньку действует зачастую довольно угнетающе: если таков стиль работы гения — какая же судьба ждет менее значительных композиторов? Но если бы определяющее значение имела только работа, необходимая для достижения цели, существовало бы множество гениев...

Означает ли это, что и гений, и заурядный создатель музыки сделаны из одного и того же «материала»; что в действительности не существует таких «вещей», как музыкальное воображение, идеи, «Enifälle»; и что лишь по простой случайности одному индивидууму суждено развиться в Бетховена, а другому суждено остаться шестиразрядным музыкантом? Нет. Это просто означает, что сферы подлинного музыкального творчества находятся так далеко за пределами нашего повседневного опыта, что ни мистер Х, ни бесталанный композитор никогда не узнают, что они собой представляют. Мистер X всегда может иметь те чудесные идеи, которые необходимы для превосходного произведения искусства, посредственный композитор может обладать тончайшей техникой, позволяющей ему развивать самые элементарные, идеи в звуковые формы. Но то, чем обладает гений, находится далеко за пределами их досягаемости, это — видение.

*

Что такое музыкальное видение? Нам всем знакома картина, выхваченная из ночной тьмы вспышкой молнии. В течение секунды мы видим обширный ландшафт — не только в общих очертаниях, но и каждую его деталь. Хотя мы никогда не смогли бы описать этой картины во всех подробностях, мы чувствуем, что даже травинка не ускользнула от нашего внимания.

Мы ощущаем видение чрезвычайно целостным и в то же время чрезмерно детализированным, каким никогда оно не было бы при нормальном дневном свете: возможно, что и ночью, в секундную вспышку молнии, мы ничего бы не увидели, если бы не нервы, перенапряженные внезапностью события.

Музыка должна рождаться таким же путем. Если мы не в состоянии — в миг проблеска — увидеть композицию в ее абсолютной целостности, со всеми деталями, стоящими на присущих им местах, мы не подлинные творцы... Последний, кроме того, обладает также энергией, настойчивостью и мастерством для осуществления этого видения...

Это не означает, что любой фа диез в 612-м такте установлен уже в миг озарения. Если музыкант в это время сконцентрирует свое внимание на какой-нибудь особой детали, он никогда не постигнет целого; но если концепция этого целого поразит его ум как молния, и этот фа диез, и тысячи других нот, и вообще все средства выражения станут в строй почти без его ведома. Обрабатывая материал, он всегда будет иметь перед своим умственным взором общую картину. При записи мелодий или гармонических последовательностей ему не придется отбирать их произвольно, ему надо будет лишь осуществить то, что

требует целое. В этом-то и заключается подлинная причина бетховенских «пререканий» со своим материалом...

Человек с заурядным талантом также может иметь видение; но оно приходит к нему не в ярком свете молнии, а в виде темных контуров, для прояснения которых он не обладает достаточным даром воображения. Он может иметь массу отдельных захватывающих идей и склеивать их, полагая, что, чем больше будет красивых деталей, тем прекраснее должна быть картина в целом.

Тем же, кто одарен молниеобразными видениями, такая погоня за красивыми деталями представляется бесполезной... так как они захвачены лишь стремлением найти единственно возможную форму для воплощения своих видений. Если же они сочтут поиски красивых деталей оправданными, то они, следовательно, художники не более, чем филателист или другой коллекционер, который может успешно подбирать коллекции, но не способен сам создавать что-то целостное.

В течение того необычайно долгого периода, который требуется на запись произведения, композитор явно подвержен опасности утратить первоначальное видение: освещенные вспышкой молнии картины могут поблекнуть, очертания могут распасться, многие детали — исчезнуть во мраке. Одной из характерных особенностей таланта и творческого гения является, видимо, способность сохранить остроту первого видения до момента воплощения его в законченной пьесе. Нет никакого сомнения, что это воплощение, если оно должно предстать как подлинное осуществление видения, может реализоваться лишь с помощью огромного технического мастерства. Да. Но мастерство никогда не сможет компенсировать отсутствия видения. И в то же время видение никогда не обретет своего материального облика, если техника композитора не способна обеспечить ему все средства для этого... Впрочем, приобретение приличной техники композиции кажется делом не слишком трудным и доступно даже не композиторам. Ведь в конечном итоге имеется определенное количество правил по голосоведению, гармоническим последовательностям, тональному строю и т. д., которые по существу действительны во всех видах музыкальных сочинений независимо от их стиля и назначения. Это факт, что после 4–5 лет обучения многие так называемые композиторы покидают наши учебные заведения с достаточными практическими навыками в области мастерства соединения тонов. Но техника композиции, подобно технике любого другого искусства, вещь обманчивая... Существует относительно немного шедевров, в которых можно почувствовать полную согласованность средств выражения с каждой деталью видения. Есть, правда, много превосходных произведений, которые... по своей способности обращаться к человеку могут быть очень близкими нашему сердцу; но только в немногих неоспоримых созданиях гениев мы чувствуем дыхание вечности, универсальности — их совершенство особого рода; абсолютное совпадение намерения и реализации.

Тот факт, что лишь очень немногие шедевры обнаруживают эту согласованность, показывает нам, что даже индивидуальность, обладающая величайшим дарованием и высочайшим техническим мастерством, не всегда способна достичь этой цели. Требуется огромное усилие, чтобы пробиться к ней, и не только профессиональное, но и моральное...

*

Многие композиторы никогда не почувствуют стимула к усилиям такого рода: одни могут не пожелать, чтоб их приятный музыкальный микрокосм был встревожен подобными художественными обязательствами; другие, обладающие интуитивными знаниями, не всегда захотят обращаться к своей моральной стойкости, дабы заставить самих себя продвинуться вперед по торной тропе. Для слушателей же осознание того, что в сочинении запечатлено проявленное для его создания моральное усилие, будет признаком того, что сочинение это выдерживает критерий искусства, а количество этого усилия явится мерой его художественной ценности. Произведения, в которых невозможно почувствовать моральное усилие их авторов, не обязательно оказываются непригодными в музыкальном отношении. Они могут производить занимательный, трогательный эффект. Как чисто технические механизмы они могут быть даже безупречны, вызывать в нашем воображении изумительные эмоциональные образы, но они не могут впечатлять как произведения искусства.

В дополнение к таким композиторам, которые по лености или невежеству не желают возиться с названными проблемами, существуют еще и те, которые категорически отрицают этическую силу музыки и не признают никакого морального обязательства со своей стороны. Для них музыка преимущественно игра с тонами; и хотя они расходуют чрезмерно много ума и мастерства на то, чтоб сообщить своим детищам значительность, их сочинения могут иметь как социологический фактор не большую ценность, чем игра в шары или катанье на коньках, а ее интеллектуальная и философская значимость может быть отнесена к той же категории, что и служение

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

*

Содержание