Выпуск № 5 (294) | 1963 - страница 35

Если я правильно сужу о Вашем поступке, если я, следовательно, понял Вас, то, надеюсь, и Вы поймете меня, если я так же ясно, каким был Ваш поступок, кратко воскликну:

я благодарю Вас, дорогой друг!

Вы хотели принести пользу не только моему произведению, но и мне самому: Вы знали, что я при моем теперешнем положении предоставленный самому себе, покинутый, одинокий человек. Вы хотели приобрести для меня друзей и были достаточно хорошего мнения о моем произведении, полагая, что само распространение его способно привлечь ко мне друзей.

Милый друг, именно теперь Вы этим, как волшебством, подняли мой дух; ибо как раз в настоящее время — говорю это не для того, чтобы жаловаться, а чтобы убедить Вас в силе впечатления — на той самой неделе, когда Вы исполняли в Веймаре моего «Тангейзера», я здесь претерпел от своего директора¹ столь подлые оскорбления, что несколько дней боролся с собой, сносить ли мне все это ради куска хлеба, который дает мне служба, и впредь подвергаться недостойнейшему обращению или лучше бросить искусство и зарабатывать хлеб поденной работой, только чтобы не подвергаться больше деспотизму самого злобного невежества. Слава богу, вести из Веймара, и приветы Тихачека², и сообщения ободрили меня. Я вновь обрел мужество все переносить!

И за это благодарю Вас! — бог даст, я опять скоро увижу Вас, мой милый, дорогой, достойный друг! На прошлой неделе мне было невозможно обращаться к моим мучителям с какой-либо просьбой, например с просьбой о коротком отпуске: иначе я с радостью приехал бы, чтобы провести с Вами несколько часов в оживленной и веселой беседе и показать Вам, какую радость Вы мне доставили. На сегодня довольствуйтесь этим! Мои слова из переполненного сердца и слезы у меня на глазах.

От фон Цигезара³, Биденфельда⁴ и Генаста⁵ я получил письма самого радостного и дружеского содержания: я отвечаю им всем сразу, делая Вас своим толмачом, и прошу Вас приветствовать этих господ от всего сердца. Продолжайте меня только любить: я с радостью отдам Вам всем за это все, что во мне есть и что я называю своим!

С богом, милый Лист!

Ваш Рихард Вагнер

20 февраля 1849 г.
Дрезден.

О. Л. Б. Вольфу¹

[...] Итак, я благополучно в Швейцарии. Этой безопасностью я обязан Вашему совету и Вашей ревностной помощи, дорогие друзья. Четыре дня пути при страшной жаре привели мою кровь в такое волнение, что я не мог бы продолжать свое путешествие, не боясь получить удар. К тому же я надеюсь использовать свое пребывание в Цюрихе для того, чтобы достать паспорт во Францию: один из друзей моей юности² давно поселился здесь; сегодня он должен вернуться сюда после экскурсии и, надеюсь, сделает все необходимое, чтобы избавить меня от большого крюка через Женеву.

Одновременно я пишу более подробно жене³, и потому моя просьба — передавать сведения обо мне друзьям — на сей раз относится только к нашему Листу. Передайте этому моему кормильцу и сюзерену тысячекратный привет и уверьте его в моем твердом намерении радовать его изо всех сил моих. Путешествие необычайно освежило и усилило мою творческую энергию и бодрость, и я определенно знаю,

что мне делать в Париже: я не придаю большого значения судьбе, но я знаю, что мои последние переживания направили меня на путь, идя по которому я должен осуществить самое важное и значительное из всего того, что мне дано свершить.

Еще четыре недели тому назад я не имел никакого представления о том, что я признаю своей высшей задачей сегодня: мои глубокие дружеские чувства к Листу заставят меня обрести силы в самом себе и найти их вовне для решения этой задачи: это будет нашим общим делом. Скоро напишу об этом еще!

На этих днях Лист получит от моей жены пакет с партитурами и т. п.; пусть он его вскроет! Партитуру «Лоэнгрина» я прошу его просмотреть не спеша: это моя последняя и самая зрелая работа, я ее еще никому не показывал и поэтому ни от кого не мог узнать о впечатлении, которое она производит. До чего же мне хочется услышать мнение Листа! [...]

Спасибо, сердечное спасибо Вам за великую доброту, проявленную по отношению, ко мне: я не могу ее забыть, и каждый раз, как сую руку в карман, я вспоминаю заботу и участие друга Вольфа. Да вознаградит Вас за это мое будущее! [...] Скоро Вы узнаете больше

о Вашем Рихарде Вагнере

29 мая 1849 г.
Цюрих.

Ф. Листу

[...] Через Вольфа ты получил обо мне вести из Цюриха. [...] В Цюрихе же я прочел твою статью о «Тангейзере» в Journal de Debats. Что ты сделал? Ты хотел описать мою оперу и вместо этого сам создал истинное произведение искусства! Ты написал о ней так же, как ты ею дирижировал: ново, совсем ново, по-своему! Отложив статью, я подумал: этот удивительный человек не может ничем заниматься, не отдаваясь всей душой этому делу целиком. Он ни в чем не может быть только репродуктивен, никакая деятельность, кроме чисто продуктивной, для него невозможна; все в нем стремится к абсолютному, чистому творчеству, и однако он до сих пор не напряг силы воли для того, чтобы создать большое произведение? Что же он при своей законченной индивидуальности недостаточно эгоистичен? Слишком любвеобилен и как Иисус на кресте помогает всем, но не себе самому?

Ах, милый друг! Мои мысли о тебе и моя любовь к тебе еще слишком восторженны; я все еще только восклицаю и ликую, думая о тебе, но скоро надеюсь набраться столько сил, чтобы выйти из состояния эгоистического энтузиазма и суметь, выразить мою заботу о тебе. [...] Я надеюсь благодаря общению с теми, кто любит тебя подобно мне, обрести эти силу: и действительно, у тебя есть друзья!!

Вскоре после появления твоей статьи последовало мое прибытие в Париж: мы прекрасно знаем, что это случайность, и меньше всего думал об этом ты, когда писал и отправлял статью. Но это сразу же придало моему положению в Париже вполне определенную окраску, и наш друг М[ейербер] считает ее наичернейшей! О милейший Лист, ты должен еще вполне уяснить себе, что это за человек! Но что я говорю? Неужели тебе давно неизвестно, что натуры, подобные М[ейерберу], прямо противоположны моей и твоей? Неужели ты давно уже не знаешь, что между тобой и М[ейербером] могли существовать лишь узы, с твоей стороны завязанные великодушием, а с его — хитростью; когда оба утка в этой ткани встретились, некоторое время можно было находиться в заблуждении, но я полагаю, что ты намеренно, из любви предавался этому великодушному заблуждению: М[ейербер] мелок насквозь, и, к сожалению, я не встречаю ни одного человека, желающего подвергать это какому-либо сомнению.

Теперь скажу тебе честно: я совершенно неспособен плести интриги a la «Verre d’eau»¹; если бы добиться чего-нибудь я мог только этим способом, то я завтра же связал бы свой узелок и осел в какой-нибудь немецкой деревне: работать я хочу во всю силу, сбывать же свой товар на этом рынке я не могу. Но вся здешняя сеть интриг вокруг искусства настолько гнусна, перезрела и прогнила, что нужен только мужественный жнец, который сумеет нанести надлежащий удар. Дорогой мой, будучи далек от всяких политических соображений, я чувствую, однако, потребность высказаться откровенно: на почве антиреволюции искусство больше не произрастает; может быть, сначала оно не произросло бы и на почве революции, если заблаговременно не позаботиться об этом. Одним словом! я завтра же сажусь писать основательную статью о театре будущего для какого-нибудь крупного политического журнала. Обещаю, по возможности оставить собственно политику в стороне и таким образом не компрометировать тебя и никого другого, но, что касается искусства и театра, дозволь, мне быть, конечно, в рамках приличия максимально красным, ибо нам не поможет

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание