Выпуск № 10 (335) | 1966 - страница 14

кал вместе с нами и в музыкальные произведения (часто очень трудные для восприятия), и в источники, особенно в исторические документы, характеризующие эпоху. Михаил Владимирович очень любил всякий подлинник: характерный документ времени, выразительно рисующий вкусы, социальные запросы, споры эстетического значения, мог привести его в восторг.

Особенно подробно мы изучали музыку эпохи Возрождения, довольно подробно знакомились с материалами XVII века; дальше же, после Баха и Генделя, курс сжимался, на него не хватало времени. Между тем Михаил Владимирович блестяще знал и XVIII век. Его интересовали такие темы, как Перголези, Далейрак, Керубини, он предлагал их для дипломных работ, позднее даже для диссертаций. Из композиторов XIX века он особенно любил Бизе и Мейербера, считая, что культ Вагнера несправедливо заслонил творчество Мейербера, который был интересным новатором.

Вообще Михаил Владимирович частенько восставал против пристрастий немецкого музыковедения, считая, что немцы слишком подавили голоса французских и особенно итальянских музыковедов, его возмущало, что немецкие имена фигурируют во всех справочниках, а крупные итальянские музыканты там пропускаются.

Ставши с 1932 года аспирантом консерватории (под руководством Михаила Владимировича), я одновременно начала принимать участие в его педагогической работе. Михаил Владимирович тогда уже плохо себя чувствовал: у него развивалась гипертоническая болезнь. Между тем он по-прежнему чрезвычайно активно работал, нисколько не щадил себя, бывал во многих учреждениях и организациях, читал и редактировал множество работ... Нередко он звонил мне по телефону за полчаса до начала лекций и просил заменить его. Я смущалась, жалела, что мне не сказали хотя бы за день о занятиях, чтобы можно было подготовиться. Но Михаил Владимирович уверял, что еще вчера надеялся прийти на лекцию сам, а лишь сегодня утром ему стало плохо. Просил меня взять ноты и показать студентам первого курса мессу Баха: «Расскажите им о лучших местах, и пусть поиграют, попоют сами». Помню, что на этом курсе учились Е. Грошева, И. Нестьев, С. Питина, Б. Ярустовский... Я брала с собой мессу и пыталась что-то рассказывать и показывать им. Меня учили преподавать так же, как учат плавать, бросая детей в воду. Но Михаил Владимирович совершенно не сомневался во мне, несомненно переоценивая мои возможности.

На следующий год я сама старалась придать нашим занятиям какую-то планомерность, посещала все лекции Михаила Владимировича, заранее готовила отдельные занятия, советуясь с ним, консультировала студентов перед экзаменами. Михаилу Владимировичу это нравилось, это облегчало его труд, он мог выделять для себя то, что его по преимуществу интересовало, мог не приходить на лекции, когда ему нездоровилось. На этом курсе его

слушали среди других В. Берков, В. Гроссман, В. Конен, В. Протопопов, Л. Фокина. Удивительно, с какой охотой и даже радостью Михаил Владимирович соглашался на предложения своего ассистента. Я никогда не слышала от него досадливого замечания или упрека.

В те годы сначала готовилось к печати, а затем было выпущено второе издание «Музыкально-исторической хрестоматии» с расширенным литературным текстом. Эта книга Михаила Владимировича стала основным пособием по первой части его курса. Я старалась ознакомить студентов с первым выпуском «Хрестоматии», когда она еще была в машинописи и в гранках, составляла вопросники и т. п. Михаил Владимирович никогда не вмешивался в вопросы методики, хотя был требователен и непримирим в вопросах методологии. В содержании курса он был воинствующим марксистом, в чем и заключался основной пафос его труда. О методике он специально, казалось, не думал. Ему было, по-видимому, даже неловко «внедрять» свою книгу как пособие, хотя создавалась она именно с такой целью. Когда же это делал ассистент, Михаил Владимирович был только благодарен за помощь, о чем и написал на титульном листе нового издания «Хрестоматии», когда подарил ее мне. Вообще, если в принципиальных вопросах он был с кем-либо согласен, в остальном он оставался удивительно мягким и терпимым.

Простота его обращения с людьми, в том числе и с учениками, была совершенно естественной и необыкновенно располагала к нему. Широко образованный ученый, бесспорно выделявшийся среди всех своих коллег, превосходно, до тонкости воспитанный, он держался с такой непринужденной приветливостью, что вызывал этим и других на полную откровенность и искренность. Бывали дни, когда занятия Михаила Владимировича располагались так, что ему некогда было сходить домой пообедать. Мы с мужем жили очень близко от консерватории и иногда звали Михаила Владимировича обедать к себе. Он приходил к нам с удовольствием, был поразительно оживлен за обедом, все казалось ему вкусным, он уверял, что отдохнул у нас, и с охотой отправлялся продолжать занятия. Между тем тогда он уже был болен, бесконечно утомлен, у него бывали небольшие инсульты...

В последние годы жизни Михаила Владимировича мне довольно часто доводилось бывать у него дома на Пречистенке (Кропоткинская улица). То педагогические дела, то моя диссертация, то работа над его хрестоматиями давали непосредственный повод для этого. Мы с Михаилом Владимировичем часами просиживали в его узком кабинетике (где едва можно было протиснуться между роялем и книжными шкапами) за письменным столом. Беседовав с Михаилом Владимировичем всегда было интересно. Ни усталость, ни болезнь не притупили его живости, его внимания ко всему окружающему — прежде всего к науке. Михаил Владимирович следил за новой научной литературой, выходящей у нас и за рубежом, оставался главным руководителем консерваторской библиотеки, которая по его рекомендациям выписывала новые издания. Настойчиво работал он над справочными изданиями, редактируя музыкальный отдел «Энциклопедии художественной терминологии», задуманной еще в ГАХНе, и надеясь создать на этой основе новый музыкальный словарь. Словарно-справочная работа очень привлекала его, поскольку он глубоко сознавал ее необходимость. Огромный труд вложил Михаил Владимирович и в серию «Материалы и документы по истории музыки» (том, посвященный XVIII веку, вышел в 1934 году). С интересом и довольно долго готовил он издание «Музыкальных памятников», куда должны были войти партитуры Сарти и другие произведения композиторов XVIII века.

При всей мягкости Михаил Владимирович отнюдь не был так уж терпим ко многому. Напротив, у него были свои симпатии и антипатии, свои пристрастия, иногда странные, нелегко объяснимые. Он, например, очень любил музыковедческие работы Ромена Роллана и совершенно не терпел стиль Игоря Глебова (Б. Асафьева), умел как-то мириться с paпмовской демагогией, но не переносил Ассоциации современной музыки и многих ее деятелей, интересовался развитием теории музыки, но всегда раздражался притязаниями ладоритмистов (то есть адептов теории «ладового ритма», созданой Б. Яворским). К критике Михаил Владимирович обычно относился терпимо, даже с уважением, но когда появилась резкая статья о трудах Михаила Владимировича, в том числе о «Документах и материалах по истории музыки», Михаил Владимирович был глубоко оскорблен несправедливостью нападок и с большой горячностью говорил об этом.

Со смертью Михаила Владимировича многие нас ощутили огромную, незаполненную пустоту: никто не мог заменить его! Знания можно было накопить, опыт приобрести, метод выработать, а вот одного человеческого характера, неповторимого и привлекательного, одного человеческого сердца, горячего и доброго, не стало...

О Михаиле Владимировиче нужно вспоминать. Он так много сделал — и так мало выразил себя во всем написанном и напечатанном! Его личное обаяние, общение с ним значили для нас во сто раз больше, чем все изданное им. Его творческая жизнь неизменно была жизнью в коллективе: быть может, в этом ключ к пониманию его личности.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание