Выпуск № 3 (328) | 1966 - страница 9

И блестящий урок мастерства для молодых (да и не только молодых!) певцов.

Никогда не знаешь заранее, что будет петь Козловский в следующем своем концерте, но всегда ждешь чего-то нового. Это право — ожидать нового — говорит о многом, ибо дать его слушателям может только сам артист.

В позапрошлом сезоне в исполнении Козловского впервые прозвучала «Поэма о любви и море» Шоссона на слова Мориса Бушора для солиста и оркестра (русский перевод текста Н. Рождественской).

Этот выбор был сделан артистом не случайно. Шоссон близок к своему учителю Массне по складу дарования и музыкальным симпатиям. Что же касается последнего, то роль Вертера в его одноименной опере — одна из самых любимых Козловским. Пел он и партию де Грие в другой опере Массне «Манон Леско».

Соотечественник Шоссона, композитор и музыкальный критик Самазейль так охарактеризовал творческий стиль автора «Поэмы о любви и море»: «Проникновенное очарование, часто окутанное меланхолией, спокойная и серьезная ясность, простота и тонкость, исходящие прямо из сердца...»

Эта характеристика справедлива и по отношению к «Поэме». Прибавлю только, что лежащий в ее основе трагедийный конфликт (рассказанная от первого лица история любви, которую погубило море) вносит в соответствующие эпизоды «Поэмы» и взволнованную экспрессию, и подлинный драматизм.

Козловский исполнил «Поэму» с удивительно верным ощущением стиля, с предельно пластичной фразировкой (вспомните, как он произносит хотя бы первую фразу: «Ароматом пьянит цветущая сирень. Она так хороша, когда в густую тень бесшумно лепестки роняет»), с подлинно вдохновенным раскрытием мелодических красот, которыми изобилует вокальная партия, и в таком гармоничном единстве с оркестром, что, казалось, он поет эту поэму уже много лет.

Что запомнилось особенно: мастерство драматургии, построения крупной формы, чуткость расстановки смысловых и эмоциональных акцентов внутри этого протяженного («Поэма» занимает в концерте полное отделение), с несколькими кульминациями, произведения. Невозможно при этом передать словами впечатление от разительных контрастов: «Море злится, ветер песнь поет; море смеется и ревет!» (конец первой части) — в голосе отчаяние и безмерная тревога за нее — и «Вот остров радостный, светлый» (начало второй части): ослепительно синее небо после свинцовых туч, лазурное море после бури — так непостижимо изменился голос, столько в нем теперь безмятежного покоя, счастья. И еще раз: «Кружатся тихо мертвые листья» — эти слова уже произносит человек, потерявший все.

Но, несмотря на трагический финал, «Поэма» не звучит пессимистически. В заключительных фразах певца боль утраты, но не безразличие отчаяния, скорбь, но не безнадежность. Герой тоскует, но находит в себе силы остаться мужественным.

Примечательно обращение Козловского к Бриттену: и самим фактом — как уважение к творчеству выдающегося представителя реалистического искусства сегодняшнего Запада, и великолепным художественным результатом. Речь идет об исполнении «Серенады» Бриттена для тенора, валторны и струнного оркестра.

В «Пасторали», с ее нежными, мягкими красками и редкой красоты кантиленой, артист удивительно просто и естественно рисует картину теплого летнего вечера в деревне и усталого путника, собирающегося на ночлег («Смолкает день, сил нет идти»). А живописный «Ноктюрн» буквально завораживает восхитительной перекличкой голоса певца и солирующей валторны («Рог звучит, горное эхо вторит!»). Поразителен эффект звенящего и тающего вдалеке звука, которого добивается здесь Козловский!

Кульминация цикла — потрясающая своим драматизмом «Надгробная песнь». Козловский начинает ее еле слышным pianissimo, почти беззвучно (хотя безупречная дикция певца доносит до слушателя каждое слово) и постепенно доводит до звучания набатной силы, чтобы затем так же растворить в леденящем душу вечном безмолвии.

Ослепительный контраст — «Гимн»: виртуозный, в темпе presto вокальный номер, с головокружительными пассажами, легчайшими, как дуновение ветерка, фиоритурами, стучащими звонкими колокольчиками staccato — восторженное упоение жизнью, молодостью, красотой. И голос певца как у юноши.

— Поразительно, как верно Козловский понимает мою музыку, — сказал Бриттен, прослушав присланную ему пластинку с записью «Серенады».

Что можно сказать в заключение?

Из всех инструментов, творящих музыку, человеческий голос — самый хрупкий и наиболее подверженный неумолимому воздействию времени. Радостно сознавать, что чудесный голос Козловского не поблек, не потускнел, не утратил своей гибкости и неповторимой, только ему присущей красоты звучания, что ему по-прежнему равно доступны и кантилена bel canto, и хроматически обостренный, напряженный язык современной музыки.

Радостно сознавать, что мастерство артиста еще более окрепло, стало мудрым, что диапазон творческой индивидуальности художника еще более расширился.

И еще: последние концерты Козловского — пример высокоэтичного отношения артиста к своему профессиональному долгу. Это призыв к исполнителям неустанно обновлять свой репертуар, смелее обращаться к творчеству композиторов-современников, идти непроторенными дорогами. Это напоминание о том, что и в музыке прошлого, хотя нам порой кажется, что мы хорошо ее знаем, есть немало незаслуженно забытых прекрасных страниц, которые и сегодня могут радовать людей, быть им нужными.

Каждая встреча с Козловским на эстраде — это радость познания новых красот в искусстве, это счастье духовного общения с миром прекрасного. Радостно сознавать, что впереди у нас еще немало таких встреч.

П. Пичугин

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

П. Пичугин

Содержание