Выпуск № 3 (328) | 1966 - страница 45

ло, сердце бьется так, что, казалось, слышно его биение. И казалось, что он — царь Борис — Шаляпин — все променял бы: венец, почет, власть за мир души, за то, чтобы была ему «пощада». Этот крик Шаляпина, раздирающий вопль — «не было пощады!» — так и сейчас звучит в моей памяти.

Не в силах снести терзания Шаляпин — царь Борис склоняется на лавку, роняет голову на стол и замирает...

Только большой трагический актер может так слушать рассказ боярина Шуйского о царевиче убиенном. Лицо Шаляпина искажается от боли. Но вот Шуйский уходит. Шаляпин — Борис выпрямляется, рукой почти опрокидывает стол, срывает со стола парчевую скатерть, рушится на колени, мечется, кидая свое большое тело из стороны в сторону, хватаясь за стол, за табурет, будто желая забиться куда-либо, чтобы как-нибудь укрыться от призрака.

Напряжение достигает высшей точки в пенни: «Чур, чур, не я твой лиходей, чур...» Потом обессиленный вконец, с помутившимся взором, он вдруг с просветленным выражением лица поет: «Помилуй душу преступного царя Бориса». Сцена смерти и прощание с сыном достигала такого высокого совершенства, что ее описать трудно. Этот страшный крик: «Ох, душно, душно, свету!» — когда Борис вдруг поднимается со смертного одра, напрягая последние силы, потрясал. Я ушла из театра глубоко взволнованная и с твердым сознанием, что Шаляпин не только великий певец, но и великий трагедийный актер, что он внес в наше оперное искусство новое, до тех пор никем не открытое сочетание пения и игры в опере...

...После смерти дедушки мы переехали с сестрой в Москву. В то время мой дядя, Сергей Трофимович Обухов, был управляющим конторой императорских театров. Он заинтересовался моим голосом, показал меня профессору Московской консерватории Мазетти, который сразу принял меня в свой класс. Я имела возможность часто бывать в Большом театре и слушать оперы.

Особенный трепет я испытала, услышав в первый раз Антонину Васильевну Нежданову в «Травиате». Я была потрясена не только изумительным голосом, но и глубоким и сильным исполнением роли Виолетты. Впоследствии Антонина Васильевна рассказывала мне, что ей помогала создать эту роль Мария Николаевна Ермолова.

Слушая и смотря Нежданову, я думала: «Неужели я тоже когда-нибудь буду петь на этой сцене, в этом театре».

Однажды дядя сказал мне, что Антонина Васильевна хочет меня видеть и просит меня прийти к ней. Она жила на Никитском бульваре, в ее квартире было много света и много зелени. Антонина Васильевна приняла во мне большое участие. Еще не успев окончить консерваторию, я уже пела с Неждановой в различных благотворительных концертах. Она с большой нежностью и заботой следила за моим творческим ростом и радовалась моим успехам. Мы с нею в концертах пели дуэты Аренского, Даргомыжского, Сен-Санса.

Я познакомилась с Антониной Васильевной, когда она находилась в расцвете своей славы, но она не успокаивалась на достигнутом. Мне посчастливилось присутствовать на ее репетициях с профессором Мазетти, когда она готовилась к концертным выступлениям. Она добивалась тщательной обработки деталей.

II.

В дни юности мне приходилось бывать в Италии, в Неаполе. Вспоминаю знаменитую тарантеллу, когда итальянцы в своих национальных костюмах с кастаньетами, бубнами, тамбуринами, мандолинами, гитарами, скрипками пляшут и поют. Меня очень увлекали звуки тарантеллы, огненный темперамент певцов-танцоров. Я решила сама так же научиться петь и часто присоединялась к участникам тарантеллы. Все это были простые люди из народа — рыбаки, сапожники, портные, продавцы, мастерицы. Днем они работали, а вечерний досуг посвящали пению и пляскам. Я подружилась с гитаристом Джованио Амброзино, который стал давать мне уроки игры на гитаре; с его голоса я выучила много местных песен.

Я любила темные южные ночи, небо усеянное звездами, бухту, залитую огнями, узенькие улицы, которые ночью казались особенно таинственными.

Помню я проходила по такой улице, с обеих сторон тянулись каменные ограды садов, и вдруг в одном из окошечек темного дома кто-то запел. Я невольно вспомнила рассказ Тургенева «Три встре-

«Дорогая Надежда Андреевна!

Вы, конечно, извините, что я, простая рабочая, каких тысячи, беспокою Вас, но я не могу не написать Вам несколько строк, вернее, отблагодарить Вас за Ваше искусство.

Около трех лет мне пришлось лежать без движения в одной из московских больниц. Было много трудных минут, но самая трудная была год назад, когда врачи взялись сделать мне еще одну операцию. Наркоз давать мне нельзя было, и тогда я попросила завести Вашу пластинку.

Представьте себе, Вы помогли мне выдержать. И вот сейчас я совсем поправилась...»

Любаша

чи», сразу ожили в памяти тургеневские описания России, и, несмотря на окружающую меня волшебную красоту, потянуло домой, на Родину. Я пела русские песни под гитару моим итальянским друзьям. Они с любовью внимали нашим напевам. Особенно нравился им напев «Зачем сидишь до полуночи».

Из Неаполя мы переехали на крутой скалистый остров Капри. От моря ввысь ведет лестница, вырубленная в скале, и наверху расположен красивый городок с каменными стенами, воротами и подъемными мостами.

В нижней части острова жили бедняки, занимающиеся рыбной ловлей, добыванием кораллов. Меня тянуло поближе познакомиться с жизнью и бытом простого люда, послушать народные песни. Я часто спускалась к морю, в селение рыбаков, научилась бегло говорить по-итальянски. А когда я уезжала из Капри в Россию, молодежь устроила мне прощальную серенаду под моим балконом.

В тот год на Капри жил Алексей Максимович Горький. Вилла, в которой он жил, возвышалась на горе. Он приехал больной, никого не принимал. Мне очень хотелось познакомиться с ним, спеть ему. Но моя мечта сбылась уже много позднее, в Москве. Он выразил желание послушать мое пение у себя дома, и я к нему поехала. Мы вместе вспоминали Капри, море, рыбаков, тарантеллу, серенаду и даже маленьких детей, которые с юных лет поют. Вспомнили мальчика Пепе, которого он так гениально описал в своем рассказе. Я ему пела много и неаполитанских, и русских песен, среди них — «Кармелла».

Через несколько дней после нашего свидания Алексей Максимович Горький снова уехал на Капри. Он обещал прислать народные неаполитанские и соррентинские песни и свое обещание исполнил. Я до сего времени бережно храню этот сборник и часто, когда пою, вспоминаю мою встречу с Алексеем Максимовичем, вижу перед собой его пытливые, зоркие, умные и ласковые глаза.

Не могу передать того чувства радости и восторга, с которым я вернулась на Родину и приступила к занятиям в консерватории. Руководителем моим по-прежиему был профессор Мазетти, фортепианную игру я изучала под руководством профессора Гедике, пластику и танцы у профессора Бек, в оперном классе занималась под руководством Секар-Рожанского и Званцева. Больше всего мне нравились уроки пения. Мазетти был строгий, взыскательный художник. В начале я мало верила в себя, но Мазетти внушал мне иное, и это давало силы работать и совершенствоваться. Первым вокальным произведением, которое я исполнила публично в консерваторском концерте, был романс Мартини «Радости любви». А на выпускном экзамене я пела арию Иоанны из оперы Чайковского «Орлеанская дева», арию Шимены из оперы Массне «Сид» и два романса — «Мы сидели с тобой»

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Любаша

Содержание