Выпуск № 2 (327) | 1966 - страница 58

новка имела одинаково восторженный прием и в Милане, и в Москве, и в Вене, и в Лондоне...

Это подтверждает и чудесное возрождение в послевоенные годы английского оперного театра, так динамично, словно наверстывая упущенное время, создающего свой репертуар и, что особенно примечательно, свою национальную вокально-сценическую школу.

Своей дорогой идет к опере К. Орф, находя живительный источник в традициях народной культуры.

Но, пожалуй, самое зрелое, отточенное и последовательное во всех своих звеньях реалистическое искусство оперной сцены демонстрирует нам Вальтер Фельзенштейн и талантливый коллектив «Комише Опер».

...«Сон в летнюю ночь» Бриттена. Эта опера широко идет на сценах мира, в том числе и в московском Большом театре.

Конечно, такую дорогу открыл ей прежде всего Шекспир, вдохновивший Бриттена искрометным огнем своего поэтического воображения и юмора. Что главное в шекспировской комедии?

Если принять во внимание, что написана она почти одновременно с «Ромео и Джульеттой», то многое прозвучит в ней не столь празднично и бездумно, как слышится иным шекспироведам. Шекспир не случайно передал счастливую развязку жизненного конфликта в руки сверхъестественных сил.

Природа мудра и соучастлива. Испытавший муки ревности, Оберон понимает и жалеет Елену, отвергнутую Деметрием. Он готов сделать ее счастливой. Тезей, душа которого познала радость ответной любви, глух к велению чувств своих подданных. Владыка Афин запрещает брак Лизандра и Гермии; владыка леса его благословляет.

Бриттену сегодня уже не нужна история Тезея и Ипполиты (эти царствующие особы имеют в опере чисто «декоративное» значение, появляясь лишь в финале). Судьба человека в его собственной власти. И если есть еще что-то более сильное, чем людская воля, то это — природа. Гармония природы — это гармония человеческого начала. Взаимоотношения природы и человека, взятые в психологическом плане, интересуют композитора в первую очередь.

Своеобразный пантеизм Бриттена и привлек его к творению национальной классики, дававшей широкий простор фантазии в обрисовке образов родной природы.

В нежном перезвоне колокольчиков, кристально хрупком звучании челесты, в мягком, звоне чембало, таинственно-завораживающих glissandi струнных, притушенном пении духовых он воплотил причудливую симфонию леса, голоса цветов, протяжные «разговоры» невиданных растений, шепот и шорох листьев, зыбкий звук раскрывающегося бутона. Природа Бриттена одновременно покойно созерцательна, как все вечное, и подвержена переживанию, как все наделенное душой.

И так же внимательно и чутко прислушиваясь к партитуре, раскрывает таинственную жизнь шекспировского «Сна» Фельзенштейн.

Нежно-голубые лучи перебегают по лесной полянке, словно дуновение ветерка, прихотливы ажурные очертания деревьев (художник — Рудольф Генрих), маленькие зеленовато-желтые эльфы чинно движутся в свите Титании и Оберона. И вдруг на ваших глазах они начинают «врастать в землю». Только головки, несущие венчик цветка, да руки, сложенные в одном положении, напоминающем неподвижные стебли, остаются на поверхности. Они стоят группами и в одиночку, не шевелясь, но их широко, по-детски открытые глаза все замечают и многому удивляются... И память вдруг подсказывает: Пролог к весенней сказке Островского «Снегурочка», поставленной в самом начале века Станиславским на сцене Художественного общедоступного театра. Там тоже оживал лес, причудливо, как руки любопытного озорника, вытягивались ветви, переглядывались пни, со вздохом расправляя натруженные «плечи», и вели хоровод озябшие за долгую зиму лесные пичуги...

Среди малышей-эльфов «добрый малый» Пэк (Христоф Фельзенштейн) выглядит почти гигантом. К тому же в его распоряжении вся сцена, на которой он кувыркается, прыгает и строит уморительно-ласковые рожи. Он очень обескуражен тем, что не выполнил приказ Оберона: вместо Деметрия смазал глаза Лизандра соком волшебного цветка, вызывающего любовь с первого взгляда. Но не мог же Пэк знать, что по лесу плутают не двое, а четверо влюбленных. Владыка леса, распростершись на ветке дерева, в наказание поднял Пэка за шиворот, и тот повис, забавно смущаясь, совсем по собачьей повадке, склоняя голову то к левому, то к правому плечу...

Повинуясь Оберону, медленно плыли деревья, кусты, мелкими шажками семенили маленькие эльфы. Причудливой цветовой гаммой играл лес, словно делая зримой изящную ткань партитуры. Раздавалась трель соловья, пропел свою песнь гобой, его сменила челеста, и зазвучала тишина, которая оказалась тоже напоена звуками...

И вдруг в эту волшебную красоту ночного леса «ворвались» самые что ни на есть реальные люди — ремесленники, горящие желанием разыграть

Дудка (Фисба) — В. Эндерс,
Миляга (Стена) — Ф. Хюбнер,
Основа (Пирам) — Р. Асмус.
«Сон в летнюю ночь» Б. Бриттена

трагедию в честь свадьбы герцога Тезея. Эта «трагедия» является своего рода буффонным освещением главной темы шекспировской комедии. И здесь в равной мере поражаешься таланту композитора, его ощущению народного характера, умению строить сложные полифонические сцены из отдельных речитативных реплик и таланту режиссера, сумевшего создать яркоиндивидуальные фигуры участников этой буффонады, отчетливо обозначить их сценические функции и в то же время сочетать это с непрерывным динамизмом действия.

Первый озорной контраст родился в том, что на носу одного из ремесленников, а именно Пигвы (Эрих Бласберг), были очки. Самые обыкновенные, в дешевенькой оправе. Очки играли свою роль. Они «кричали» о том, что Пигва — мастер читать, что он здесь «за главного». Очки были уморительно смешны своей достоверностью и в то же время словно говорили: смотрите внимательнее, не все смешное — смешно, не все грустное — печально. Вглядитесь!

А теперь попробуйте соединить пафос чародея Оберона, фантастическую картину леса, очки Пигвы — и вы поймете добрую иронию Вальтера Фельзенштейна, который всему находит время и место, в полном единстве ощущая возвышенную лирику и яркую комедийность.

Поэтому так много правды в образах ремесленниников, которые великолепно уживаются с фантастичностью всего лесного мира Шекспира — Бриттена.

Кажется, что в данную минуту для исполнителей не существует ничего более важного, чем репетиция пьесы. Конечно, нельзя уравнять активную заинтересованность Основы (Рудольф Асмус) с добросовестным выполнением долга Рыло (Франк Фолькер), поскольку у Основы темперамента хватит на всю «труппу», а у Рыло только-только наберется на себя самого; Основа вмешивается во все, а Рыло спокойно стоит в сторонке, чинно ожидая своей очереди. Наконец Пигва раздал им всем роли, и каждый в меру своих возможностей начал «входить в образ». Проще всего было Миляге (Фриц Хюбнер). Он должен был изображать стену, а тут особенно не развернешься. Но зато Основа и Дудка (Вернер Эндерс) превзошли самих себя. Особенно Дудка, на долю которого выпал образ героини.

Пятерка одержимых искусством столь вдохновенно погружалась в мир героев, находясь, по выражению Станиславского, в «малом кругу внимания», что Пэк, лежа на боку под зеленой стенкой вздрагивал, словно его сводила судорога... В конце концов Пэку, видимо, так надоел надменный пафос и моторность Основы, что он решил: лучшего претендента на роль Осла, в которого, по воле ревнивого Оберона, должна влюбиться Титания, искать не надо. Превращение свершилось в одну секунду. «Актеры», позабыв свои роли, но не забыв про скамеечки и занавес на кольях, подхватили все это имущество под мышки и удрали с полянки в раз-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Дудка (Фисба) — В. Эндерс,Миляга (Стена) — Ф. Хюбнер,Основа (Пирам) — Р. Асмус.«Сон в летнюю ночь» Б. Бриттена

Содержание

Дудка (Фисба) — В. Эндерс,
Миляга (Стена) — Ф. Хюбнер,
Основа (Пирам) — Р. Асмус.
«Сон в летнюю ночь» Б. Бриттена