Выпуск № 7 (320) | 1965 - страница 50

К 70-летию М. О. Рейзена

Дм. Кабалевский

Когда я восстанавливаю в памяти наиболее яркие впечатления своей музыкальной юности, передо мной возникают две оперы: «Хованщина» и «Борис Годунов». Два образа потрясающей силы — Досифей и Борис. И исполнитель обеих ролей — Марк Рейзен.

Это было где-то на рубеже двадцатых и тридцатых годов. Я хорошо помню, какой живой интерес у московских любителей музыки вызывали спектакли Большого театра с участием уже знаменитого тогда молодого ленинградского баса.

Состав исполнителей в этих спектаклях был очень сильный, и именно в таком сильном ансамбле особенно ярко вырисовывалась могучая, величественная артистическая фигура Рейзена, особенно ярко звучал его прекрасный, исполненный огромной внутренней силы, музыкальнейший голос.

Когда в напряженную сцену финала первого действия, как острый нож, врезались первые в опере слова Досифея — Рейзена: «Почто беснуетесь?» — слушатели безоговорочно оказывались в плену его страшной, почти гипнотической силы. Такому Досифею нельзя было не поверить. За таким Досифеем нельзя было не пойти. Даже если он вел на смерть...

Нельзя было не поверить, не поддаться силе Рейзена — Бориса. Какая это была величественность в сцене коронации! Ничто, казалось, не сможет сломить такого могучего правителя. И тем страшнее становилось все дальнейшее. Вместе с Борисом нам начинало чудиться, что в каждом углу мрачных царских хором притаились какие-то устрашающие тени... И вдруг с гордыми словами: «Повремените... я царь еще» — вновь на несколько секунд, преодолев смертельные страдания измученной души, возникал перед нами могучий, преступный и... все же прекрасный человек. Художник Рейзен оправдывал человека Бориса...

Пытаясь сейчас ответить на вопрос: что сделало музыку Мусоргского такой бесконечно мне дорогой и близкой, — я, кажется, ничего не могу назвать с такой определенностью, как первые спектакли «Хованщины» и «Бориса Годунова», которые я увидел и услышал с участием Рейзена. Именно эти спектакли открыли передо мной всю бездонную глубину гениальных творений Мусоргского, всю титаническую силу его музыки...

*

Впервые близко я узнал Марка Осиповича много лет спустя — в 1952 году, когда вместе с группой советских музыкантов и артистов, в которую входил и Рейзен, провел три недели в Англии. Мы побывали во многих городах страны, выступали в большом количестве концертов — от крупнейшего лондонского «Фестивал-холла» до скромных клубов Общества англо-советской дружбы.

Где бы ни появлялся Рейзен, каждое его выступление сопровождалось необычайным успехом. Успех этот был одинаков и у публики, которая кричала, топала ногами, восторженно скандировала слова одобрения, и у критики, которая называла Рейзена великим певцом наших лет, видела в его голосе сочетание львиной мощи с нежностью голубиного воркования, и если сравнивала с кем-то, то лишь с Шаляпиным...

Марк Осипович проявил в этой в общем не легкой поездке замечательное свойство настоящего артиста: он неизменно волновался перед каждым выходом на эстраду, даже в самом, казалось бы, незначительном, пустяковом концерте. Но вот все дело как раз и заключается в том, что не бывает «незначительных», «пустяковых» концертов. Для настоящего артиста безразлично — выступает он перед пятью слушателями в маленькой комнате или перед пятью тысячами в огромном зале.

В Рейзене я увидел именно такого художника и понял секрет его высокого мастерства, секрет того, что искусство его всегда наполнено таким большим человеческим и художественным напряжением...

*

Вскоре, после поездки в Англию, я решился на то, что собирался сделать уже несколько лет, — написал музыку на сонеты Шекспира. Работая над этим вокальным циклом, мечтал о Рейзене как первом его исполнителе. Завершив работу, показал Марку Осиповичу. Большой радостью было для меня то, что музыка сонетов пришлась ему по душе и он решил выучить ее.

Начались наши встречи, о которых я вспоминаю всегда с самыми добрыми чувствами. Работать с Марком Осиповичем было интересно и полезно. Его талант, опыт и мастерство сказывались во всем. И в глубоком понимании мудрости шекспировской поэзии, и в таком же глубоком проникновении в мир шекспировских страстей. Сказывались они и во множестве, казалось бы, незначительных, но в искусстве всегда важных «мелочей» — в нюансировке, в еле заметных акцентах, в распределении дыхания...

Очень быстро весь цикл был выучен, и великолепная запись на пластинку сохранила это исполнение.

Я не могу пожаловаться на судьбу своих сонетов: многие превосходные певцы поют их. Но когда я слышу в исполнении Рейзена сонет «Когда на суд безмолвных, тайных дум я вызываю голоса былого...», я испытываю особое чувство удовлетворения и благодарности его первому исполнителю — большому, чудесному артисту.

*

Марк Осипович Рейзен — редкий пример счастливого сочетания равно замечательного певца, музыканта и актера. Качества эти и порознь-то встречаются не часто, а вместе, в одном человеке, — и совсем уж редко!..

Творческая жизнь Рейзена — великолепная страница нашей музыки и нашего театра. И, присоединяя свой голос к хору всех, кто сегодня поздравляет Марка Осиповича с днем его рождения, я хочу пожелать ему всего, всего самого доброго и от всей души поблагодарить за ту радость, которую он нам столько лет дарил и сегодня продолжает дарить своим прекрасным, сердечным и мудрым искусством.

И. Козловский

Отмечая дату Марка Осиповича Рейзена, хотелось бы сказать о его качествах и достоинствах как человека и артиста. По сути, лично ему это не так нужно, но ведь каждый человек должен оставить след, должен быть ценим и уважаем в обществе, чтобы для грядущего поколения его труд, его мастерство, его жизнь служили бы познавательным примером.

Марк Рейзен всегда уклончиво относится к юбилеям, чествованиям.

Но кто уклоняется от юбилеев, — ошибаются! В чем же? А в том, что эти творческие отчеты, знаки внимания имеют воспитательное значение для того общества, в котором юбиляр живет и трудится.

...Сезон 1923/24 года. Харьков. Высокий, тонкий, в студенческой фуражке, Рейзен шагает вне ритма по Рыморской улице в сторону оперного театра. Бог дал ему хороший шаг, и идущие рядом с ним шли всегда в «синкопированном ритме». И тогда он, отвечая на вопрос, останавливался. Идти и беседовать одновременно не в его характере. В этом видно его отношение к делу. Таков он и сейчас — суетности не терпит.

В юности Рейзен был окружен в театре требовательной любовью друзей — режиссера Альтшуллера, дирижеров Пазовского, Палицына. Пел он многое тогда, и жизнь подтвердила истину: следует петь многое, но не явно угрожающее. Не следует петь большие, тяжелые партии, не укрепившись, а главное, не отделавши их в вокальном и сценическом плане.

Помню наши совместные выступления в «Тангейзере», в «Гальке», в «Онегине».

Среди басов в составе труппы тогда были Донец, Кочановский, Серебряков, Цесевич; среди теноров — Кипаренко-Доманский, Сабинин, Синицкий. С какой трепетностью называю я имена этих людей, столь много сделавших в искусстве. Если скажете «в искусстве того времени», то ошибетесь: не будь их в то время, не было бы сегодня хороших артистов, так как по книгам научиться петь невозможно.

...Ценное качество для театра, когда артист не строит своего благополучия за счет других. За сорок лет не помню реплики в адрес Рейзена, что он «перебежал дорогу», «забрал ту или иную партию», «поет, а другим не дает».

...Обидно, что не в полную меру артист может отдать все, что ему дала природа, что он познал, чему научился.

И Пирогов, и Рейзен были лишены возможности выступить, к примеру, в «Дон Карлосе», а ведь состав труппы и ее возможности были не меньше, чем сейчас. И вот ныне изредка идет этот же спектакль, но без участия того выдающегося артиста, который так стремился спеть партию Филиппа. Для Рейзена и сегодня это не поздно.

Причины этого легко устранимы при общем условии: руководству надо любить театр, а не себя в нем!

Голованов был сдержан во взаимоотношениях с Рейзеном. Но когда нужен был Рейзен для «Хованщины», этот «властелин», «подавляющий дирижер»

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

К 70-летию М. О. Рейзена

Дм. Кабалевский

*

*

*

И. Козловский

Содержание