сы). Рапсодия ми-бемоль мажор — олицетворение мужественной силы и жизнерадостности: смелые броски полнозвучных аккордов, огромная мощь при отсутствии какой-либо тяжеловесности и вязкости, невероятно легкие внезапные переходы от фортиссимо к пианиссимо, яркость красок действуют неотразимо.

Но, быть может, самый большой интерес в концертах Рихтера представляло исполнение цикла пьес Равеля «Зеркала». Какое это прекрасное, вдохновенное воплощение звуковых картин! Сколько здесь примечательного, волнующего, живописно-изобразительного! Как много чистого воздуха, возвышенной красоты! И как все ново по средствам воплощения. Первая пьеса цикла— «Ночные бабочки»— это чудо поэзии и мастерства. Чарующая мягкость звуковых переходов, легкость туше, тончайшая нюансировка словно воссоздают таинственные шорохи ночи, полет ночных бабочек, трепет воздуха... Не менее поэтичны и выразительны «Печальные птицы». Строгость композиционного замысла (образы птиц, замеревших в оцепенении в знойные часы летнего полудня и укрывшихся в темной чаще леса) ничуть не мешает свободе и красочности исполнения. Детали здесь тонко очерчены; свет порой озаряет их, порой отодвигает в тень. При этом полностью сохранено единство колорита. В третьей пьесе — «Лодка в океане» — Рихтер пользуется тонкой, неведомой большинству пианистов техникой, нежно и прозрачно накладывая звучания друг на друга. Вместе с тем конструкция пьесы ясно выявлена: мелодия нисколько не растворяется в гармонической фигурации, хотя и рождена ею. Образ одинокой лодки, затерянной в океане, воссоздан рельефно и красочно. Здесь все изменчиво, текуче: «волны» катятся одна за другой, порой мягко набегая друг на друга, порой захлестывая все кругом. Особенно хороши внезапные смены спокойных накатов волн мощными взлетами (слово налетают порывы ветра). Возникает почти зримое представление объемности звучания, наличия в нем нескольких красочных пластов, сплетенных воедино.

Лепка характерных, сразу запоминающихся образов-картин с не меньшим мастерством осуществлена Рихтером и в двух последних пьесах цикла — знаменитой «Альбораде дель грациозо» и «Долине звонов». «Альборада» поражает легкостью и остротой штрихов, непрестанной сменой самых различных красок — светлых, призрачных, сгущенных, матовых. Здесь и контрасты танцевальных ритмов, и сочный юмор, временами переходящий в гротеск, и капризные изломы линий, и внезапные порывы. Техническое выполнение пьесы (включая и труднейшие репетиции, сыгранные в головокружительно быстром темпе) безупречно. Запоминаются точность и разнообразие инструментальных красок (подражание щипковым, арфе и т. п.), необычные динамические сдвиги.

В «Долине звонов» все словно окутано обаянием тонких звуковых переливов. Иногда Рихтер затеняет краски, иногда пользуется более светлыми широкими мазками. Мелодические очертания то вырисовываются в полной ясности, то проступают смутно, как сквозь дымку. Плавные красочно-динамические переходы перемежаются с более резкими, определенными сдвигами. Звуковые краски искрятся, перекликаются, рождают отблески и сливаются в одно целое. Создается впечатление вибрации звуков, игры светотени. Это красочное ощущение звука и всех его градаций и взаимопереходов доведено сейчас у Рихтера до полного совершенства. Напомним еще «Лунный свет» из «Бергамасской сюиты» Дебюсси, сыгранной, кстати, с тонким вкусом и изяществом; звук в «Лунном свете» имеет у Рихтера серебристый, несколько холодноватый оттенок.

Исполнение четырех скерцо Шопена без всякого преувеличения должно быть отнесено к числу уникальных явлений. Трудно представить себе что-либо более поэтическое, возвышенное, глубокое и в то же время безгранично виртуозное. Во всем ощущается органическое стремление к разработке решающих черт, центральных образов, отвлечение от частностей. Незабываемыми, например, останутся грозный вихрь восьмых в Первом скерцо, как бы сметающий все в своем порыве, светлый умиротворенный образ среднего эпизода до боли резкие аккорды смятения и ужаса с последующей бурной кодой. Или вдохновенное начало и ослепительно яркая кульминация перед репризой во Втором скерцо, драматическая напряженность развития (чередование бурных и спокойно-созерцательных эпизодов) в Третьем, легкая кристальная звучность в Четвертом скерцо с его быстро несущимися образами, нежным средним эпизодом и восторженно приподнятым заключением.

Исполнявшиеся «на бис» два этюда-картины Рахманинова (фа-диез минор и ре мажор) вызвали особое восхищение. Нечто стихийное, титаническое слышалось в набегающих волнах звуков, колокольных призывах, вихреобразной динамике. В то же время что ни фраза, что ни эпизод, — то полноценный и, главное, необычный до мельчайших деталей художественный образ. Столько раз приходилось слушать эти произведения. Казалось, что пианистами изведаны все пути их интерпретации. А вот Рихтер и в них нашел нечто новое, свое, неповторимо прекрасное!

Да, Рихтер — большой артист; он подлинно творит на эстраде, делает музыку близкой и родной слушающим его людям. Концерты его — событие в художественной жизни Москвы.

Я. Мильштейн

Два гастролера

Нам довелось побывать на двух сольных фортепианных вечерах. Оба концертанта — гастролеры. Один наш гость приехал из Бразилии, другой — из Армении.

Что запомнилось в концерте бразильского пианиста Арналдо Эстреллы? Прежде всего миниатюры: тонкая палитра пиано и пианиссимо в пьесе Гранадоса «Маха и Соловей», тепло и проникновенно сыгранные «Душа Бразилии» и «Отзвуки серенады» Вилла-Лобоса, «Девушка в саду» Момпу. Здесь артист доставил нам радость превосходным звуковым мастерством (особенно в сфере пиано), мягкостью и лиричностью.

Вместе с тем возникла мысль, что, может быть, в самом выборе программы Эстрелла не совсем верно нашел свое амплуа.

В первом отделении он исполнил бетховенскую «Аппассионату» и Сонату си-бемоль минор Шопена. Несмотря на ряд отдельных удач (средний раздел похоронного марша в шопеновской Сонате, вторая

часть «Аппассионаты»), нас не покидало ощущение, что пианисту не хватает масштабности — силы звука, виртуозного размаха, широкого дыхания, яркости кульминаций, словом, всего комплекса средств, необходимых для овладения крупной формой. Такое же впечатление произвела и интерпретация Седьмой сонаты Прокофьева. А побочная партия из первой части этой Сонаты прозвучала поэтично и свежо...

Думается, Эстрелла не до конца проявил себя в выбранной им программе. Вероятно, он был бы очень убедителен в интимной лирике шумановских миниатюр, в прелюдиях Дебюсси (сыгранная «на бис» прелюдия «Терраса, освещенная лунным светом» вполне подтверждает такое предположение).

*

Юрий Айрапетян — исполнитель совершенно иного склада. Это ярко темпераментный пианист с очень хорошими виртуозными данными. Его горячая эмоциональность проявляется в поэтическом, взволнованном шумановском «Посвящении», в драматичной трактовке Фантазии фа минор Шопена. С блеском и поистине огненным национальным колоритом играет он Экспромт и Каприччио А. Бабаджаняна, Токкату А. Хачатуряна.

Темперамент пианиста иногда «перехлестывает через край» и приводит к ненужным преувеличениям. Вряд ли стоит так перегружать звучание в бетховенской Сонате ми-бемоль мажор, соч. 31. Айрапетян мало пользуется нюансом пиано. Рояль большей частью звучит у него сочно и грузно. Это относится отчасти и к «Картинкам с выставки» Мусоргского, исполненным во втором отделении. Выражаясь языком живописи, можно сказать, что пианист почти всегда предпочитает масляные краски, а так хотелось, чтобы он заинтересовался акварелью, графикой! Ведь, например, в таких картинках, как «Тюильрийский сад» и «Балет невылупившихся птенцов», акварельные краски гораздо уместнее. На наш взгляд, «Картинки с выставки» во многом отвечают возможностям Айрапетяна и, если он сумеет расширить свою звуковую палитру, станут его настоящей удачей. Отметим блистательную виртуозность исполнения «Лиможского рынка», праздничную настроенность «Богатырских ворот».

*

Несмотря на полное несходство исполнительских индивидуальностей Эстреллы и Айрапетяна, была одна общая черта в оставшихся у нас впечатлениях. И тот и другой — талантливые интерпретаторы музыки своей родины.

И тот и другой представляли эту музыку, к сожалению, очень небольшим количеством сочинений. Вероятно, Айрапетяну стоило бы включить в свою московскую программу не только широко известные Токкату А. Хачатуряна, Экспромт и Каприччио А. Бабаджаняна. Может ли быть, что у армянской композиторской молодежи нет новых интересных фортепианных пьес?

Несомненно, что и Эстрелла мог бы гораздо в большей степени удовлетворить интерес, который вызывает у нашей публики музыка, стран Латинской Америки.

А обновление программ — в равной мере долг исполнителей vi устроителей концертов.

В. Горностаева

Скрипичные вечера

Концертом Д. Ойстраха открылся скрипичный 1965 год. Артист выступил в Москве после годичного перерыва. Основу его программы составили сонаты Шуберта, Бетховена и Равеля.

Художественным откровением прозвучала Седьмая соната Бетховена. Жизнь человека со всеми ее противоречиями, трагизмом и радостью, несокрушимым стремлением победить в борьбе за счастье — все это заставил слушателей пережить замечательный артист. Горячая страстность игры гармонично сочеталась с присущей Д. Ойстраху высокой интеллектуальной культурой, философским постижением глубин бетховенского гения.

Исполнительский замысел идет от резких контрастов драматических коллизий в первой части и лирических размышлений второй. Скерцо — это как бы накопление внутренних сил и снова возврат к борьбе. Финал переносит нас к настроениям первой части, но уже проникнутым более настойчивым стремлением победить. И, наконец, торжество победы.

Иные образы раскрывает Д. Ойстрах в Сонате Равеля. Он смело подчеркивает остроту переживаний, заключенных в музыке, выявляет гуманистичность замысла, делая оправданной и органичной победу жизнеутверждающего начала.

Проникновенно прозвучали и Соната Шуберта, и романтичный Ноктюрн Метнера, и Аллегро Брамса. Пианист В. Петрушанский уверенно справился с нелегкой задачей — играть в ансамбле с Д. Ойстрахом программу, подготовленную в необычайно короткий срок.

Характерная особенность большинства скрипичных вечеров, прошедших в начале нынешнего года, — обилие серьезных монографических программ. Раньше такие программы были привилегией пианистов: у скрипачей они встречались значительно реже. Между тем вечера-монографии позволяют исполнителю многосторонне раскрыть творческую индивидуальность композитора, однако требуют умения найти разнообразие выразительных средств, сохраняя единый стиль автора, умения объединить произведения в монолитное целое, имя которому Бах, Бетховен, Григ, Прокофьев. Очень ценно, что эту сложную проблему творчески решали артисты разных поколений и успех им сопутствовал, хотя, может быть, и не все в равной степени удалось каждому.

Программа, включающая четыре сонаты Бетховена, — нелегкая исполнительская задача. С. Снитковскому в содружестве с пианисткой Э. Иосиович удалось показать характерный облик каждой сонаты. Наиболее ярко и интересно прозвучала Первая соната. Выбранный партнерами «внутренний» ритм позволил при минимуме использованных средств добиться наибольшего художественного эффекта. Простота, лаконичность выражения способствовали глубокому проникновению в дух бетховенской музыки. И другие сонаты были сыграны темпераментно, с большим подъемом. Ясно ощущалась тенденция связать каждое произведение единым ощущением ритма, объединить единым замыслом. Правда, в этом «едином потоке» меньше выделялись грани формы, грани частей сонат. В построении програм-