Выпуск № 8 (309) | 1964 - страница 59

Примечательна судьба одного из самых талантливых музыкантов современной Франции — Оливье Мессиана. Вторая мировая война и немецко-фашистская оккупация столкнули эту одаренную, но болезненно восприимчивую и экзальтированную натуру с тяжелыми испытаниями: он познал горечь национального унижения Франции и ужасы заточения в концентрационном лагере. Мессиан смолоду обладал импульсивным воображением художника, пережитое просилось на музыку. Во всеоружии новейшей техники сочинения, он, вероятно, мог бы создать произведения, которые укрепили бы французский народ в героические и жертвенные годы. Но религия, с юных лет всецело владевшая его душевным миром и его искусством, в этот критический период отдалила его от жизни. В ней и только в ней искал он и, как «добрый католик», призывал других находить истинное утешение. В то время французские музыканты-патриоты слагали пламенные песни сопротивления, воздвигали симфонические монументы памяти жертв фашистского террора, прославляли Францию, истерзанную, но сражающуюся. Они обеими ногами стояли на реальной земле. Мессиан иначе выразил отношение художника к катастрофам и коллизиям своей эпохи: в 1941 году он написал «Квартет на конец света»! С тех пор церковь все теснее привязывала его к себе. Чем более глубоко погружался композитор в сферу «видений», «откровений», «таинств», тем больше его техника и фантазия сосредоточивались на поисках выразительных средств и приемов письма, способных выразить «сверхъестественное», «очарование невозможностей». В этих исканиях он обращался к самым разнообразным истокам — грегорианскому хоралу и пению птиц, к древнеиндийским мелодиям и приемам ультрамодернистской додекафонной, серийной, даже «конкретно-шумовой» техники. Тогда возникли изощренно-парадоксальные, порою экзотически чудовищные сплавы. «Если мне нравится писать таким образом, почему же я не могу свободно отдаться своей фантазии?» — так восклицает этот религиозный индивидуалист. Ему удается иногда достигать очень яркой выразительности, интересных, совершенно необычных звучаний, которые, возможно, и в самом деле гармонируют с представлениями верующих о потустороннем мире. Но его «свобода» индивидуальности совершенно иллюзорна. Вера в проведение — вот его категорический императив. Его идеал — «музыка истинная, то есть духовная музыка, которая была бы актом веры и, касаясь любых явлений, не утеряла бы касания божества»... «Музыка должна обладать всей мощью, чтобы распахнуть там, высоко на горе, двери темницы нашего тела, чтобы напоить наш век святою водой, которой он так жаждет»... «Лишь тот велик, с кем говорит бог, и лишь тогда велик, когда с ним говорит бог!»¹

Вот почему мы никак не можем согласиться с теми, кто в «теологически звучащей радуге небесной» музыки Мессиана слышит лишь «светлую поэзию красоты зримого мира» или «очаровательно-наивный пантеизм», говорящий будто бы против тех музыковедов, которые ищут «мистики и метафизики» в его произведениях. В лучшем случае это недоразумение: музыковед, искатель мистики, — это прежде всего сам Мессиан, кстати сказать профессор гармонии, анализа и эстетики в Парижской Национальной консерватории и Певческой школе.

И вот возникает вопрос, неотвратимый и неумолимый даже для самого талантливого и искусного художника-спиритуалиста: что дало его искусство народу Франции в критический период его истории? Укрепило ли оно духовно простых людей, которые помыслами и делами своими всецело здесь, в реальном мире? Чему оно учит, это искусство? Кому служит? Куда зовет? Да, Мессиан необыкновенно талантлив, артистически изобретателен, но религия и церковь направили это дарование, самобытное и изысканное, в большой мере мимо самых глубоких и насущных интересов французской нации. Его творчество — и тут сам он прав — явление сумеречное. Но не на горе оно, а в глубокой лощине современного искусства. И не ему дано распахивать двери темниц XX столетия. Соединение религиозной фантастики, ориентальных мотивов и самого утонченного модернизма середины XX века — оно свидетельствует о громадном техническом мастерстве музыканта и о глубоком кризисе буржуазной культуры.

Мы хотели бы со всей определенностью подчеркнуть здесь, что речь идет о мертвящем влиянии религии и церкви отнюдь не только христианской. Нет, христианство не составляет исключения из правила, гласящего, что «в буржуазном обществе церковь является опорой и орудием господствующих классов, которые используют ее в целях порабощения трудящихся»². Весьма показательны в этом смысле и устремления современного иудаизма, влияние которо-

_________

¹ Olivier Messiaen. Technique de mon langage musical. Paris, 1955, v. I, pp. 3, 4.

² Постановление ЦК КПСС от 10 ноября 1954 года «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». «Правда» от 11 ноября 1954 года.

го в музыкальном мире капиталистической системы особенно активизировалось после первой мировой войны. При всей фанатической приверженности библейской старине, догматическим правилам и традициям Талмуда иудейская религия XX века также выступает подчас облаченной в музыкальные образы модернистского стиля. И здесь нашим взорам открывается та же злосчастная судьба музыки и музыкантов. Начиная с 1915 года виднейший лидер музыкального модернизма, создатель атонального строя, а позже — додекафонной системы Арнольд Шёнберг посвятил идеям и образам иудейской религии целую серию крупных произведений: оставленную в эскизах ораторию «Лестница Иакова», оперу «Моисей и Аарон», кантату «Кол Нидреи» и другие. Среди этих сочинений сам композитор особое и главное значение придавал своей опере, впрочем тоже оставшейся незаконченной. Здесь он выступает в роли религиозно-этического проповедника и, обращаясь к еврейскому народу, более того — к человечеству, ставит перед ними «проклятые вопросы» современной жизни. Но как! Музыка оперы (двух первых ее актов) написана по двенадцатитоновой системе, вне лада, тональности, и она остается, конечно, страшно далекой, темной и чуждой для людей, во имя которых Шёнберг долго и мучительно вынашивал свое больное детище. Правда, музыкальный язык — совершенно искусственный, отвлеченный от времени и места действия, а к тому же болезненно перенапряженный, психопатически взвинченный — по-своему отвечает замыслу композитора. Но это происходит лишь потому, что замысел оперы так же искусствен, отвлечен, неврастенически «взвихрен», как и ее язык. Когда-то легенды древнеиудейского эпоса волновали массы: Гендель, Россини и другие мастера воплощали в них передовые, демократические идеи, и эта музыка вдохновляла народы на борьбу за свободу и независимость. Однако времена изменились. Иудейский пророк Моисей и первосвященник Аарон; чудо, являющееся пророку: неопалимая купина — куст горящий и несгорающий; десять заповедей, начертанных богом на священных скрижалях в назидание человечеству, — кому близки теперь эти потускневшие и наивные библейские образы, кого могут они духовно поднять и укрепить? Но Шёнберг, талантливый и ищущий художник, широко образованный музыкант, впал в глубокое заблуждение: он был фанатически религиозен и потому искренне убежден, что лишь вера в бога призвана спасти человечество от пороков и страшных трагедий современной жизни. Его Моисей — религиозный мыслитель, несущий своему народу спасительные заповеди божии. Но народ, опьяненный греховными страстями, поклоняющийся золотому тельцу, не приемлет пророка, он глух к его учению. И тогда иудейский вождь, охваченный горьким скепсисом, в отчаянии разбивает скрижали, на которых записан закон божий. В таком толковании конфликт религиозного мышления (Моисей) и стихийно-чувственного наслаждения жизнью (народ) совершенно ложен. Культ богатства и прожигания жизни всегда был чужд массам. Религия же никогда не способна была указать людям истинный путь в жизни. Так Шёнберг пришел к результату, поистине роковому для художника. Он ставит общечеловеческие вопросы, но обращается к слушателям на музыкальном языке, который доступен лишь немногим избранным. Он провозглашает высшим принципом служение народу, но в его опере народ слеп и глух к этической проповеди и никак не нуждается в ней. Автор прославляет человеческую мысль, но она оказывается практически бесплодной. Он возвеличивает божественное провидение, но небеса, провозглашая моральные истины, не могут или не хотят утвердить их на земле. Бог указывает народу путь к спасению и в то же время преграждает его! Следовательно, провидение или бессильно, или коварно по отношению к людям. Отсюда разочарование пророка и минутное, правда, отпадение от закона божия. Религия на сцене и на словах представлена самой высокой и могучей силой мира, но в музыке оперы именно ее образы (речитативная партия Моисея) всего бледнее и немощнее. Слепая чувственность осуждается этически, но музыкально она доминирует, ей принадлежит самая сенсационная, чувственно-эпатирующая страница оперы — оргия вокруг золотого тельца.

Как видно, «религиозный модернизм» вновь оказался несовместимым с гуманистическими стремлениями композитора и обрек его на трагическую неудачу.

...Факты истории и современности непреложно свидетельствуют и обличают: религиозный мир не только стремится подчинить себе музыку и музыкантов внешними средствами, материальными, политическими и иными, но теснит их художническую душу и творчество также изнутри. Он воздвигает узкие границы и преграды художественной и жизненной правде, затуманивает ясность мысли и формы, сковывает чувства, обедняет фантазию, лишая ее простора, свободы движения, света и красок. Такова уж природа религии — «врага культуры и прогресса, который держится тысячелетия» (Ленин).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание