этюды» Шумана, и здесь возникли другие впечатления. Четкий исполнительский план, ювелирная отделка и вышколенность техники не возместили недостаточной внутренней наполненности интерпретации. Выявление эмоциональной стихии шумановской музыки, столь ярких романтических образов Антремон нередко подменяет приемами бравурного стиля. Однообразно и формально прозвучали sforzando четвертого этюда; мелодический ход басовой партии в третьем этюде оказался на втором плане, ибо все внимание исполнителя было уделено трудному штриху в партии правой руки. В седьмом и десятом этюдах нарочитое членение периодов приводило к клочковатости и нарушило единую линию тематического развития. Удивило исполнение финала в сокращенной редакции с назойливо однообразными акцентами...

С привычным для французских артистов мастерством играл Антремон сочинения Равеля (в особенности «Павану»). При исполнении музыки Дебюсси его в большей мере увлекает рисунок, нежели краска. Отсюда графически точное, очень впечатляющее воплощение «Движения» и некоторая обедненность звучания «Отражений в воде» из сюиты «Образы». Не удовлетворило исполнение «Острова радости» Дебюсси — угловатое, с колючими акцентами... Пианист стремился здесь к внешнему эффекту. В подобном же внешне бравурном стиле был сыгран сверх программы Первый экспромт Шопена. Эти творческие просчеты одаренного пианиста настораживают. По какому пути пойдет его дальнейшее развитие? Удастся ли ему посвятить свое искусство воплощению глубоких замыслов и больших чувств, или он удовлетворится лишь элегантностью и бравурой?

К. Аджемов

*

Лорин Маазель в Москве

Уже по настроению, царившему в зале перед началом его первого концерта, чувствовалось, что предстоит нечто необычное. Знали о нем немного: пяти лет он начал обучаться игре на скрипке и фортепиано, в девятилетием возрасте с большим успехом дебютировал как дирижер и с тех пор много выступает с лучшими оркестрами Америки и Европы. На репетициях покорило то, что он репетировал наизусть, владея материалом с поразительной свободой; порадовало, что дирижер довольно непринужденно пользовался русским языком. Все это говорило о большом даровании, большой культуре (известно, что параллельно с занятиями музыкой Маазель окончил математический и философский факультеты).

И вот «Неоконченная» Шуберта... Уже в экспозиции рассеялись невольные опасения — ничего, что было бы рассчитано на сенсационность. Вообще ничего, что хоть сколько-нибудь могло отвлечь от главного — музыки. Отличный вкус, чрезвычайно яркий, открытого типа полнокровный темперамент. Уже с самого начала, в главной партии, как-то необычно свежо и трогательно прозвучал подголосок валторны. В побочной, когда тема «ушла» к скрипкам, виолончели с редкостным обаянием проинтонировали ниспадающие аккомпанементные ходы... Нет, это не было выпячиванием второстепенных деталей. Просто дирижер слышит партитуру очень объемно, во всей ее стереофонической соподчиненности, раскрывая выразительную силу оркестровой фактуры в ее многозначности. Видимо, поэтому и оркестр звучит у него на редкость сочно, наполненно и в то же время рельефно.

Особенно удалась дирижеру разработка первой части. Здесь он достиг огромного драматического напряжения, заставив вспомнить высокий трагизм моцартовского «Дон Жуана». Очень интересно была исполнена и вторая часть «Неоконченной». Правда, если говорить об относительно недавних исполнениях этой части другими дирижерами, то, скажем, Ф. Конвичный был, может быть, в чем-то мудрее. Тут, вероятно, «виновата» молодость Маазеля. Но простим ему. Ведь этот «недостаток» часто проходит гораздо скорее, чем хотелось бы.

Жест его — очень свободный, ясный, порой несколько размашистый, но всегда предельно выразительный; в какой-то степени его можно сравнить с движением скрипичного смычка в руках виртуоза: поразительно богатство «штриха», но в принципе и главное — его непрерывность. Думается, что качество это есть прямое следствие непрерывности развития музыкальной мысли, свойственной исполнению Маазеля.

В антракте первого концерта атмосфера еще больше «накалилась». Многие слушатели как-то вдруг почувствовали, что Шуберт, несмотря на то, что он был великолепен, — это только «присказка». И действительно, с первых тактов Второй симфонии Малера дирижер властно захватил внимание зала и безраздельно владел им до конца. И если бы огромное сочинение длилось вдвое больше, это тоже, наверное, не было бы много. Почему-то подумалось, что именно так, остро контрастно, то словно раздраженно, с нервной активностью, то внешне спокойно, но внутренне чрезвычайно наполненно, должен был дирижировать этой симфонией сам автор.

Маазель прекрасно чувствует выразительную силу, драматургическую направленность музыкальной формы. Именно это свойство позволило ему с такой неумолимой последовательностью подготовить и с такой огромной, поистине подавляющей экспрессией провести кульминацию разработки первой

части. А завершение второй части? Здесь тоника была достигнута так органично, с таким изяществом, что появление ее вызвало всеобщий восторг: забыв установившуюся традицию, публика прервала исполнение цикла единодушными аплодисментами...

А в следующих концертах? Юношески взволнованное исполнение Второй симфонии Шумана, заставившее не только с новой силой почувствовать всю романтическую свежесть этого, к сожалению, так редко исполняемого произведения, но и заново взглянуть на проблему шумановского симфонизма в целом. Потом сюита из балета Прокофьева «Ромео и Джульетта». Тут сразу театр, действие, прокофьевски яркая, пластически зримая лепка характеров. А «Поэма экстаза» Скрябина? Вот где со всей мощью раскрылась намеченная уже в Шуберте способность дирижера охватывать всю партитуру в целом, его удивительное умение вовлекать в «сферу своего влияния» буквально каждого артиста оркестра. Весь оркестр словно «кипел», а «сверху» повелительно звенел голос солирующей трубы.

Потом «Фантастическая» Берлиоза, вновь раскрывшая одну из очень сильных сторон исполнительской манеры Маазеля — чрезвычайное разнообразие и рельефность динамических оттенков. А дальше — Дебюсси, Равель, Бах, Бетховен, Брамс — целый мир образов, впечатлений. Но незабываемой остается первая встреча: исполнение Второй симфонии Малера.

Ну, а наши исполнители — Государственный симфонический оркестр СССР, оркестры Всесоюзного радио и Московской государственной филармонии, Республиканская хоровая капелла, солисты? Их музицирование было творчески свободным и одухотворенным...

Е. Рацер

*

Органисты из Чехословакии и ГДР

В конце сезона москвичи, любители органной музыки, побывали на концертах Милана Шлехты (Чехословакия), Роберта Кёблера и Иоганнеса Эрнста Кёлера (ГДР). Эти артисты высокого класса, такие разные по художественной направленности, гастролировали у нас несколько лет тому назад. Тем интереснее было наблюдать выявление каких-то новых черт в интерпретации, переосмысливание укоренившихся традиционных приемов, словом, творческую жизнь исполнителя в процессе ее развития.

Особенно разительная перемена, и, в самую лучшую сторону, должна быть отмечена у Шлехты. Исчезла присущая ему в прошлом некоторая расплывчатость трактовки, нарушавшая четкость и рельефность контуров. В обоих его концертах баховские произведения, составившие основную часть программы, были интерпретированы ясно, стройно и законченно. Артист по-прежнему ве-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

К. Аджемов

*

Лорин Маазель в Москве

Е. Рацер

*

Органисты из Чехословакии и ГДР

Содержание