Выпуск № 5 (294) | 1963 - страница 19

бовал: «Хоть бы вы что-нибудь написали в другом роде. Ну хотя бы, чтоб показать, что вы можете». Не знаю, мог ли Гнесин сочинять «проще». Думаю, что мог. Но он творил искренно, надуманного творчества не терпел, и его музыку любишь тем больше, чем глубже в нее вслушиваешься.

Мне посчастливилось сблизиться с Михаилом Фабиановичем: в свое время он доверил мне обучение своего сына Фабия. Доверил и исполнение своих сочинений на авторском концерте, в программе которого была и Соната-баллада для фортепиано с виолончелью, партию которой великолепно исполнял А. Штример, и романсы, которые пела приятельница и ученица Гнесина Валентина Рамм, и четырехручные пьесы, которые я играл с автором. На рояле Михаил Фабианович играл «по-композиторски». (В консерваторские годы, когда сочинение, которое он приносил в класс, было трудным для исполнения, его обычно выручал М. Штейнберг, друг Гнесина со студенческих лет.)

Играл Михаил Фабианович коряво, не хватало технической беглости. Да и руки его были не пианистичны: пальцы в крайних суставах словно не сгибались. И вот такими руками Гнесин «выковыривал» из клавиатуры свои чудные гармонии. То, что не мог показать на инструменте, он пел, пел в высоком регистре не то микстом, не то фальцетом, но очень выразительно.

Музыкальные встречи с Гнесиным были для меня поучительны. Они дали мне возможность глубже вникнуть в его произведения и тоньше исполнять их.

Но это далеко не все: за изгибами мелодической линии и ее артикуляции, за гармоническими сдвигами, за сменой ритмического ри-

сунка я стал чувствовать пластику. Эта сфера музыки переживалась Гнесиным очень интенсивно. (Еще в годы учения он написал статью «О пластическом начале в музыкально-творческом воображении».)

Своеобразие Михаила Фабиановича начиналось с его оригинальной наружности. Это было соединение внешности библейского мудреца, Сократа и рубенсовского Силена. Лысеющую голову он прикрывал шелковой складной шапочкой, которую в старину можно было видеть на ученых — профессорах, академиках. Позднее Михаил Фабианович заменил ее тюбетейкой. Как высокий купол, возвышался большой лоб мудреца с выпуклыми надбровиями раскинутыми бровями. Характерны были большой широкий нос, большой рот, спрятавшийся за густыми длинными усами и «козлиной» бородкой.

Задумавшись, Михаил Фабианович прикрывал чуть припухшими веками свои большие карие глаза, взгляд которых был мягкий, внимательный, испытующий, иногда с хитринкой. И каждый понимал, что от него нельзя что-то утаить: он все прочтет в интонациях речи и в выражении лица. Бывало и так, что он слушал собеседника, словно занятый разглядыванием огонька в своей прокуренной трубке, или с сосредоточенным видом тщательно прочищая ее канал ваткой. Казалось, он целиком поглощен этой операцией. Но вот в его прищуренных глазах и по лицу пробежала ухмылка. Чему он усмехнулся: тому ли, что слышал, или своим мыслям? Но собеседник мог не сомневаться: Гнесин был весь внимание.

Михаил Фабианович был очень содержательным человеком. Когда он бывал взволнован, возмущен или растроган, его выдавали лишь чуть вибрирующий голос да легкое дрожание рук.

Мы знали и другого Гнесина, который в часы отдыха с увлечением отдавался шутке.

Оторванные от родного города, мы жались друг к другу, создав в Ростове род землячества. Иногда, забывая трудности и горести, мы веселились, «запевалами» были Авьерино и Гнесин.

Собирались чаще всего в гостеприимном доме Николая Константиновича, жившего при консерватории. Умелый тамада, он был изобретателен на выдумки. Помогал ему Гнесин. Обрядившись в бухарский халат, Михаил Фабианович усаживался — ноги калачиком — на ковер, и начинались импровизации в стиле «Тысячи и одной ночи». Их действующими лицами становились присутствующие. Нарекая каждого восточным именем, он так поворачивал свое шутливое повествование, что присущие им свойства характера попадали словно под увеличительное стекло. Получался дружеский шарж, а бывало, и колкая сатира. Но никому не приходило в голову обижаться.

Любил он импровизировать танцы. Это были скорее гротесковые пантомимы. Им Гнесин отдавался с упоением, не зная устали. Здесь он давал волю присущему ему чувству пластики. Партнершей Михаила Фабиановича обычно бывала его преданная ученица и верный друг Любовь Штрейхер. Импровизировал музыку к этим танцевальным выдумкам наш сотоварищ, композитор Н. Хейфец (впоследствии профессор Ленинградской консерватории).

Но даже на таких встречах мы не только забавлялись, отдыхая от работы, забот и волнений, но и обсуждали наши консерваторские дела. Хотя состав педагогов довольно резко делился на две возрастные группы, отношения между нами были товарищеские, а то и дружеские. Каждый интересовался мнением друг друга о своей работе. Критические замечания принимались с доверием.

Не сказать о Гнесине-гражданине — значит упустить существенное в нем. С юных дней он проявлял бескомпромиссность, принципиальность. Таким он был в дни студенческих выступлений в 1905 году. Таким он проявил себя, когда за границей не поддался на уговоры остаться, несмотря на обещания всяческой поддержки и помощи. Таким принципиальным и мужественным оставался он и в борьбе с извращениями РАПМа и позднее, в дни культа личности, когда под лозунгом борьбы с формализмом в одну кучу валили формалистическое увлечение уродствами Запада и всякое непривычное, свое слово в искусстве.

*

Подоспел 1920 год. С нетерпением и радостью ждали мы конницу Буденного, прорвавшую фронт белых в Донбассе. И вот настало утро, когда все отчетливее начали доноситься взрывы артиллерийских снарядов и стрекотанье пулеметов. Вскоре в город бурной лавиной ворвалась Конная армия. Деникинцы еще огрызались: засев в Батайске, они с бессмысленной жестокостью обстреливали мирных жителей, а в Ростове уже начали организовываться советские учреждения. Михаил Фабианович, не колеблясь, включился в работу как заведующий музыкальным отделом

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Содержание