кажется, что он почти не постарел; ну, может быть, чуть-чуть...) В кабинете тоже все осталось по-прежнему: всюду лежали ноты, ноты, ноты, кажется заполнившие всю маленькую квартиру.

Удивило другое: Анатолий Николаевич мельком взглянул на меня, мимоходом поздоровался, словно я вышел из этой комнаты минут пять назад и вернулся, забыв что-то, и продолжал заниматься, не обращая на меня никакого внимания. (Наверное, у меня было очень странное лицо, потому что ученик Анатолия Николаевича вдруг стал отвечать ему явно невпопад, видимо ощущая какую-то неловкость.) Вскоре урок кончился.

Анатолий Николаевич попрощался с учеником (кажется, это был Борис Сосновцев), потом повернулся ко мне и сказал: «Ну а что у вас?» Я остолбенел... Анатолий Николаевич посмотрел на меня, словно впервые увидев, и удивленно произнес: «Ах, Кира?.. Ты приехал!..» Все мои торжественные слова, которые я мысленно готовил для этой встречи, мигом улетучились. Сразу стало удивительно просто, тепло и уютно, словно и не расставались...

Я думаю, что Анатолию Николаевичу вообще абсолютно чуждо все подчеркнуто пафосное. (Это прекрасно выражено и в его музыке, тонкой, поэтичной, исполненной сдержанного благородства и простоты.) Я, например, с трудом могу представить себе Анатолия Николаевича в качестве юбиляра, принимающего пухлые кожаные папки с адресами, выслушивающего высокопарные поздравления, окруженного корзинами цветов... Как-то все это (пусть и организованное с самыми лучшими намерениями) не вяжется с его обликом простого, скромного и такого красивого в своей благородной простоте человека.

Анатолий Николаевич — удивительно, редкостно добрый человек. Но доброта его не каратаевская. Он умеет любить, умеет и не любить. У него есть симпатии и антипатии. Что-то он принимает, что-то отрицает. С чем-то мирится, к чему-то относится непримиримо. Но, даже суровый, он не бывает злым. Он может быть резок, но никогда — груб. Он не умеет обижать... И какое это замечательное качество: уметь не обидеть человека, даже сказав ему горькую правду! И непримиримость его — относится ли она к людям или к искусству — не носит характера страстного обличения, громогласного отрицания. Его непримиримость сдержанна, немногослойна, но тем более она как-то весома, убедительна и непоколебима.

...Двадцать пять лет тому назад я впервые увидел Анатолия Николаевича. Да, прошло уже двадцать пять лет. И все же, когда я встречаюсь с ним сейчас, мне всегда хочется сказать: «Анатолий Николаевич, Вам семьдесят пять? Полноте!»

*

Письмо из Болгарии

СТЕФАН ИКОНОМОВ

Мне посчастливилось заниматься в Московской консерватории в классе Анатолия Николаевича Александрова с 1957 по 1960 гг. Многому я научился у моего педагога, большого мастера и замечательного человека.

Прежде всего, на меня произвела глубокое впечатление та отзывчивость и чуткость, с которой Анатолий Николаевич относился к нашим композиторским попыткам.

Нередко во время уроков возникали оживленные споры о том, как лучше гармонизовать тот или иной отрывок. Как правило, Анатолий Николаевич шутливо добавлял: «Давайте посмотрим, как сделано "такое-то место" у Прокофьева, Равеля и т. д.». Таким образом обычно и разрешались споры в классе. Анатолий Николаевич никогда не настаивал на своем мнении, а предоставлял полную свободу сочинения, что помогало развитию индивидуальности каждого ученика. За это я глубоко уважаю, ценю и люблю Анатолия Николаевича.

Уроки — может быть, это слово не совсем подходящее для той атмосферы, в которой проходили занятия; наряду с тем, что показывалось новое «с нашей стороны», Анатолий Николаевич также проигрывал нам свои новые произведения. Большое впечатление оставили тогда на меня его тонкие обработки французских народных песен, романсы, некоторые фортепианные сонаты, театральная сюита и многое другое.

Часто в свободное время мы беседовали на самые разные темы. Исключительная обаятельность и огромная эрудиция Анатолия Николаевича придавали этим беседам особый интерес, и они останутся для меня навсегда светлым воспоминанием.

Желаю Анатолию Николаевичу больших творческих успехов, крепкого здоровья и сил, чтобы продолжать с тем же энтузиазмом воспитывать и направлять молодых советских композиторов.

Из воспоминаний о Танееве

Ан. АЛЕКСАНДРОВ

Я часто встречался с С. И. Танеевым в период 1906–1910 гг. и как ученик, и как посетитель его «Вторников». По этим дням к нему ежедневно собирались гости, среди которых можно было встретить многих выдающихся представителей искусств, литературы и науки. В то время я думал, что навсегда запомню те интересные беседы, которые там велись, и ничего не записывал. Но, увы, прошли годы и от этих бесед в моем воспоминании остались лишь разрозненные обрывки, так же как (в меньшей степени) и от высказываний самого Сергея Ивановича.

Несмотря на это, я решил записать все, что осталось в моей памяти от встреч и бесед с Танеевым в период моего первоначального обучения основам композиторской техники под руководством этого умного, на редкость ясно, отчетливо и самостоятельно мыслившего учителя, замечательного музыканта, оказавшего большое и благодетельное влияние на формирование моего музыкального мировоззрения.

Хочу предупредить, что часто мне приходится тут рассказывать о себе самом. Это неизбежно, так как я встречался с Танеевым главным образом на занятиях и мои воспоминания являются в каком-то смысле частью моей собственной биографии.

Осенью 1906 года я, 18-летний юноша, в первый раз вошел в ныне ставший историческим небольшой особняк на углу М. Власьевского и Гагаринского переулков, где жил тогда С. И. Танеев.

Сергей Иванович принял меня по просьбе моей матери, пианистки, которая одновременно с ним училась в Московской консерватории и до конца его жизни поддерживала с ним товарищеские отношения.

Ко мне навстречу вышел несколько грузноватый, с близоруким взглядом, сосредоточенно устремленным на посетителя, человек, очень серьезный и оказавшийся очень ласковым в обращении.

Я сыграл ему свои сочинения, написанные в 1904–1905 годах. «Rêverie» f-moll, и «Mélodie orientate» E-dur для фортепиано, и Andante (A-dur) для струнного квартета.

Внимательно все выслушав, следя по моим рукописям, Сергей Иванович сказал, что для человека, не изучавшего гармонию (а таким я был в то время), это очень хорошо. Тут же он предложил мне достать учебник гармонии Аренского, решить дома несколько первых задач и показать ему в один из ближайших вторников.

Самостоятельно разобраться в этой работе мне сначала показалось очень трудно. Я не понимал, зачем это нужно и что же получится из приписывания трех голосов к данному басу по правилам, вычитанным мною в первых параграфах учебника. Когда я со свойственными мне в то время послушанием и тщательностью произвел все требуемые операции, оказалось, что в результате получился ряд созвучий, давно мне знакомых, давно открытых мною самим на рояле и даже основательно изученных в своих «обращениях». Разумеется, я не был знаком с терминологией и методы изучения у меня были свои, кустарные. Открыв под новыми именами своих старых знакомых, я после первого замешательства смог довольно легко ориентироваться в задачах на трезвучия и в следующий вторник принес Сергею Ивановичу довольно большое количество своих решений. Бегло просмотрев мою работу и отметив несколько погрешностей в голосоведении, он в общем остался доволен, но сказал, что гармонией он лично не занимается. Сергей Иванович рекомендовал мне пройти гармонию с его бывшим учеником, Николаем Сергеевичем Жиляевым, и обещал после того заняться со мной контрапунктом. Тем не менее он предложил мне приходить к нему каждый вторник за два часа до обычного времени, когда к нему сходились гости (кажется, это было в 5 часов), с тем чтобы вместе музицировать, беседовать и по мере надобности показывать ему свои сочинения.

С этого времени начались мои регулярные посещения домика Танеева, продолжавшиеся с небольшими перерывами до 1910 года, когда я поступил в консерваторию. Я приходил в три часа. На «парадном» подъезде обычно была прикреплена записочка, извещавшая, что «С. И. Танеева нет дома», но я был предупрежден о невинном обмане и смело шел через кухню, где милая старушка няня Пелагея Васильевна ласково встречала меня и вела из комнаты. Кухня эта хорошо была известна всем курящим посетителям Сергея Ивановича. Курить в комнатах было запрещено, для этого отправляли в кухню, где бро-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Письмо из Болгарии

СТЕФАН ИКОНОМОВ

Из воспоминаний о Танееве

Ан. АЛЕКСАНДРОВ

Содержание