Выпуск № 5 (294) | 1963 - страница 13

ности) помогла мне в конце концов преодолеть естественную робость и обратиться к знаменитому композитору с просьбой заниматься со мной (это было через год после смерти Г. Катуара, по классу которого я окончил музыкальное училище).

Надо ли говорить, как я был обрадован согласием Анатолия Николаевича! Правда, в наших занятиях он не имел возможности в полную меру проявить свое мастерство педагога по сочинению: хоть небольшие композиторские опыты мне казались необходимыми, способностей к композиции у меня нет и приносимый мной материал был слишком незначителен. Зато тем больше времени уделял Анатолий Николаевич разборам музыкальных произведений. Это были поучительные разборы! Показывая в сочинениях крупных мастеров не только достоинства, но нередко и менее удавшиеся моменты, А. Н. был одинаково внимателен и к общим закономерностям формы, и к индивидуальным чертам данной пьесы. Никогда при этом он не навязывал свою точку зрения — просто вел непринужденную беседу о музыке и, казалось бы, даже не ставил своей задачей воздействовать на собеседника, что-то ему активно внушить или тем более «перевоспитать» его. Но насколько же глубоким и действенным было именно такое влияние!

Анализируя музыку, Анатолий Николаевич попутно знакомил меня с разными музыкально-теоретическими системами (например, с системой Яворского) и убедительно показывал, как можно использовать положения этих систем в конкретном анализе. Такой метод был для меня новым: в те годы почти каждый теоретик упорно придерживался какой-либо одной из бытовавших тогда теоретических концепций, и мой прежний учитель Г. Катуар — крупный ученый и создатель своей собственной системы, — понятно, не составлял исключения. Лишь в процессе занятий с Александровым мне постепенно стало ясно, что можно рационально использовать в анализе ценные элементы различных систем. «Все хорошо, что помогает лучше понять музыку» — таков был неписанный девиз Анатолия Николаевича, и этот принцип оказал в дальнейшем большое влияние на мою деятельность.

Естественно, что, когда весной 1928 года я перешел на четвертый курс консерватории и придумал тему своей дипломной работы (в ее «ученом» названии девять родительных падежей следовали подряд: «Опыт критики и синтеза некоторых положений различных систем анализа музыкальных форм»), я попросил Анатолия Николаевича быть руководителем. Снова опасался его отказа и снова обрадовался его согласию.

Во время подготовки дипломной работы и позже, при ознакомлении с моей докторской диссертацией, Александров высказал множество глубоких замечаний. Его, в частности, заботило не только соответствие отдельных теоретических определений природе музыкальных явлений, но и соответствие всей системы определений — всей системе определяемых объектов. Он говорил примерно так: «Мало, чтобы ваши определения были точными, ясными, полными и чтобы каждое из них раскрывало — и без натяжек — какое-то важное музыкальное явление. Надо еще, чтобы существенному различию между двумя определениями действительно отвечало бы существенное различие между самими музыкальными явлениями. А то иногда получается, что реальное отличие в мотивной структуре между двумя построениями не так уж велико (например, abbb и aabb), а по вашей классификации они относятся к очень разным, даже противоположным типам структуры».

Не знаю, много ли есть музыкально-теоретических систем и классификаций, которые полностью удовлетворяли бы этому требованию Анатолия Николаевича (требованию, столь же логичному, сколь и художественному), но помнить о нем и стремиться претворить его в жизнь должен, по-моему, каждый теоретик...

Анатолий Николаевич вел в консерватории очень увлекательный курс «Новейшие достижения в области гармонии» (его называли также «Третья гармония» или «Современная гармония»). Надо сказать, что тогда вообще не было недостатка в интересных теоретических курсах. С. Василенко читал «Новейшие достижения в области оркестровки», М. Гнесин — «Методологию гармонии и контрапункта», Г. Конюс живо и полемично излагал свою теорию метротектонизма (с ним можно было не соглашаться, но скучать на его занятиях не приходилось). Все это были занятия превосходных музыкантов и педагогов, а Конюс и Гнесин к тому же обладали незаурядным лекторским мастерством; главное же — в их воззрениях (особенно Гнесина) было много ценного и поучительного. Но самым музыкальным был курс Анатолия Николаевича. Говорил он немного, да и речь его не претендовала на какой-либо блеск или особую отшлифованность. Как и в индивидуальных занятиях, А. Н. играл, объяснял самую суть дела, и все становилось понятным. Сразу возникало ощущение, что вопрос исчерпан и больше ничего не нужно, хотя «исчерпывающие формулировки», быть может, и не всегда произносились...

Как жаль, что сейчас в консерватории нет та-

ких курсов! Когда я окончил консерваторию, завершились и мои регулярные уроки с Анатолием Николаевичем. Но продолжались встречи с ним и с его музыкой: с лирической оперой «Бэла», с романсами, с квартетами (особенно взволновал меня Четвертый), с сонатами, которые после сонат Скрябина, Метнера и Прокофьева составили новую прекрасную главу в истории русского фортепианного творчества (мне трудно отдать предпочтение какой-либо одной из последних сонат; в смысле стилистической характерности весьма показательна, кроме Двенадцатой, в частности, Десятая, с ярко впечатляющим и очень логичным переходом от «дифирамбичности» главной темы к хрупко красочной, импрессионистичной побочной).

А. Александров в Рузе

В музыке Александрова, полной чудесных рассказов и вдохновенной поэзии, много и великолепной «выдумки», оригинальных тематических находок и убедительных композиционных решений, не подходящих под какую-либо типовую схему. А иногда Анатолий Николаевич по-новому и в необычных жанровых условиях использует особенности «общеизвестных» форм: так, его романс «Брожу ли я вдоль улиц шумных» написан в полной сонатной форме (с разработкой), которую композитор сумел «угадать» в пушкинском тексте и своеобразно воплотить в музыке. Словом, совершенство, изящество и особая изобретательность композиции — неотъемлемые качества музыки Анатолия Николаевича, неразрывно связанные с поэтичностью ее содержания. И если интеллектуаль-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

А. Александров в Рузе

Содержание