МУЗЫКАЛЬНЫЙ ТЕАТР

Д. РОМАДИНОВА
П. ГУСЕВ
П. и М. МАЛЬКОВЫ

Д. РОМАДИНОВА

Прокофьев в Новосибирске

За прозрачными стенами аэропорта зыбкой ватой плыл густой туман. Уже третий день Москва «не выпускала»...

— Я не бог, — разводил руками начальник аэропорта, — будет погода, «откроем» Москву.

— Спектакль... Новосибирск... Прокофьев... «Война и мир»... опаздываю... — упрямо твердила я. А начальник вежливо улыбался. К нему приходили люди со срочными вызовами с ответственнейших промышленных объектов Сибири и Дальнего Востока, а тут — театр!

И вдруг: «"Война и мир"? Расскажите! Слышал в Большом театре. Музыка понравилась, но, честно говоря, многого не понял». Это сказал невысокий сероглазый человек в форме летчика.

Я попыталась отшутиться. Но: «Нам вылета не дают: туман. Время есть, расскажите!»

Транспортный ТУ-104, вторым пилотом которого был мой собеседник, вскоре все же взял курс на восток, через Омск, Новосибирск в Хабаровск. Я продолжала свой рассказ на высоте одиннадцати тысяч метров.

Эта ночная беседа об опере Прокофьева сослужила мне добрую службу. Уже на спектаклях новосибирского театра я не раз вспоминала вопросы второго пилота, человека, по его словам, «далекого от искусства», а на мой взгляд, далекого прежде всего от тех условностей оперной сцены, которых подчас по законам адаптации не замечаем мы. Он требовал от музыкального спектакля той же беспрекословной логики, которой привык подчиняться в авиации, той же точностои, взаимосвязи и обязательно «объяснимости» событий и поступков героев, которые искал и находил у Льва Толстого. При этом, непосвященный в тайны создания театрального спектакля, он все свои вопросы адресовал к автору. И как ужасное кощунство было встречено сообщение о «самовольных» (его выражение!) втор-

жениях режиссера в текст прокофьевской оперы, о сокращениях, перестановках.

— Разве это возможно? — недоумевал летчик. — Ведь режиссер — это исполнитель, а не соавтор. И как это композиторы позволяют?

Я спорила, защищала права постановщиков, говорила о поисках концепции, о специфике театра, о частных жертвах ради целого, о сложной позиции режиссера — нашего современника — по отношению к произведению, порой отдаленному от нас десятилетиями и столетиями... На обратном пути мне было бы много труднее столь уверенно отстаивать свои позиции...

Я прибыла в Новосибирский оперный театр «подготовленной» положительной рецензией М. Сабининой на постановку С. Штейном «Войны и мира», восторженным отзывом В. Красовской, Г. Кремшевской и Н. Аркиной о новом, «небывало талантливом» прочтении О. Виноградовым прокофьевского балета «Ромео и Джульетта». Такая «подготовленность» одновременно и помогала, и мешала. Может быть, потому столь активно оформились в моем восприятии «критические ноты»? Нет.

Но сначала о театре. Самое первое впечатление — администратор долго изыскивал возможность усадить меня в зрительном зале. Хороший признак. Театр пользуется в городе популярностью. Почти всегда аншлаги. А «Война и мир» вызывает особый интерес. Об этом свидетельствовало массовое наступление «безбилетников» на администратора, скрытого броней многочисленных стекол узкого, как амбразура танка, окошечка.

В полукруглом, взбегающем амфитеатром ввысь зрительном зале оживленно и нарядно. Много молодежи. Для них этот вечер — праздник: возбужденные лица, светлые весенние туалеты (за стенами театра минус 42°). Все необычно. Все полно ожидания. Наиболее любопытные столпились у барьера, отделяющего зрительный зал от оркестровой «ямы». Эта «яма», уже заполняющаяся музыкантами, — пока единственный мостик к тому еще неведомому, но без сомнения прекрасному, что скрывает тяжелый театральный занавес. Но... в яме каждый «на свой вкус», небрежно одетые люди, буднично, а порой и не беззлобно беседующие между собой. Серые, зеленые, даже черные рубашки выглядывают из-под пиджаков. «...Вчера жена ходила к врачу... был у домоуправа, просил его, но он такой болван... а мороз-то какой!..» — реплики оркестрантов вполне доступны обитателям первых рядов партера. Понятно, для музыкантов — это очередной спектакль из тех двадцати четырех, что приходится им играть каждый месяц (в театре практически один состав оркестра). А мне стыдно! Хоть бы скорее начинали! Иначе настроение «ямы» «переползет» в зал, и таинство театра исчезнет. Но вот уже пятнадцать минут миновало со времени, указанного на билетах, а в зале еще «полный свет».

Когда, наконец, гаснет свет и дирижер встает за пульт, зал с трудом успокаивается. Прозрачные аккорды оркестра, нежная мелодия флейты и незатейливый узор скрипок — первые такты сцены в Отрадном — звучат в полифоническом сплетении с говором зрителей, постепенно нисходящего с mf до р, рр и, наконец, умолкающего.

Я думаю, излишне спрашивать: знают ли в Новосибирске фразу Станиславского о том, с чего начинается театр? Знают. Но не придают этому значения. А ведь это далеко не мелочь! Прежде всего потому, что новосибирский театр — коллектив высокой сценической и музыкальной культуры, по уровню весьма недалекий от нашего Большого или Кировского театра, коллектив больших возможностей, подчас даже куда более смелый, чем его столичные коллеги.

Уже сам факт постановки «Войны и мира» — свидетельство не только смелости, но и зрелости, мастерства коллектива. Это пока лишь шестой театр (из тридцати шести) нашей страны, одолевший столь сложное произведение (после Малого ленинградского, Большого, Театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, киевского и рижского).

Естественно, постановщики (режиссер — С. Штейн, дирижер — А. Кац, художник — И. Севастьянов) стремились по-своему прочитать оперу. Удалось ли им это?

Очень многое в спектакле по-настоящему впечатляет, запоминается, надолго вытесняя из памяти иные режиссерские трактовки, актерские работы.

...Седьмая картина (в Новосибирске — она шестая)¹. Разгоряченный ссорой с Анатолем, Пьер никак не может успокоиться. «О подлая, бессердечная порода! Уехать куда-нибудь, только не быть в этом доме!» — весь во власти чувства отвращения к окружающим его людям восклицает Пьер. Тяжелейшие минуты только что пережил он — страдания Наташи, непростительная горячность в разговоре с Анатолем, за которую пришлось расплачиваться унизительным «Беру, беру назад и прошу вас извинить меня...» Неловкий, приземистый и как будто даже чуть косолапый Пьер В. Егудина не находит места своим рукам. В них все смятение, что царит сейчас в его душе. «Это трагедия, крушение всего чистого, что еще освещало жизнь!» — казалось, говорят эти руки. И вдруг: слова быстро во-

_________

¹ Вся дальнейшая нумерация картин дается по прокофьевской партитуре. В новосибирском спектакле не тринадцать, а двенадцать картин — полностью исключена сцена у Долохова (пятая картина).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ТЕАТР

Д. РОМАДИНОВАП. ГУСЕВП. и М. МАЛЬКОВЫ

Д. РОМАДИНОВА

Прокофьев в Новосибирске

Содержание

Д. РОМАДИНОВА
П. ГУСЕВ
П. и М. МАЛЬКОВЫ