К 60-ЛЕТИЮ Д. Д. ШОСЬАКОВИЧА

Д. Кабалевский

Гордость Советской музыки

«В целях лучшего усвоения этой музыки я сыграю ее еще раз», — тихо, застенчиво сказал композитор, когда смолкли аплодисменты, снова сел за рояль и еще энергичнее и убежденнее, чем только что до того, повторил свою Первую сонату.

По совести говоря, я не слишком уверен в том, что слушатели, собравшиеся в Бетховенском зале Большого театра на вечер новинок советской музыки, и после второго раза достаточно хорошо «усвоили» это сложное, громоздкое, во многом необычное сочинение.

Но в другом я совершенно уверен: те, кто в этом зале умел слушать и слышать музыку, почувствовали, что в искусство наше вошел могучий и самобытный талант. Самобытность эта ощущалась и в манере исполнения — несколько суховатой, «токкатной», но в пианистическом отношении безупречной, и прежде всего, конечно, в самой музыке, бегущей от внешней красивости и устремленной к содержательности, музыке большого дыхания, темпераментной и ожесточенной, музыке, поражающей незнакомостью своей интонационной природы, хотя и напоминавшей кое в чем ранние сочинения Прокофьева, в частности его Третью сонату.

Это было в 1925 году. И было это первым выступлением в Москве девятнадцатилетнего Дмитрия Шостаковича. Наконец, мы, москвичи, познакомились воочию с тем, чье имя знали лишь по слухам, доходившим из Ленинграда, где жил тогда юный композитор.

А год спустя Николай Малько продирижировал в Москве Первой симфонией Шостаковича. Вечер в Большом зале консерватории, когда впервые в Москве прозвучала эта симфония, сохранился в памяти как одно из самых ярких впечатлений поры нашей музьжальной юности. В симфонии странно, поначалу как-то даже непонятно, но, как потом стало ясно, вполне естественно сплетались и застенчивая юношеская лирика, и безудержное мальчишеское озорство. А ликующее торжество жизненных сил великолепно завершало вдруг прорвавшийся в финале подлинно-трагедийный конфликт — предвозвестник зрелого симфонизма Шостаковича. Симфония имела огромный и единодушный успех и у музыкантов, и у простых слушателей — счастье, не так-то уж часто выпадающее на долю особенно начинающих авторов...

Нам — современникам Шостаковича, его друзьям и товарищам по работе — радостно сознавать, что мы были свидетелями и начала его творческой жизни, и всего ее дальнейшего течения. А течение это было таким бурным и стремительным, столько в нем было штормов и гроз, столько волн неожиданно набегало на него, обжигая то кипятком, то ледяным холодом, что близстоящих и то порой покачивать начинало. А Шостакович продолжал твердо стоять на своих ногах, вернее твердо идти вперед, прислушиваясь и вдумываясь во все, что бушевало вокруг него, но не теряя своего фарватера...

Однако уверенный шаг Шостаковича вел его по пути далеко не простому и далеко не прямолинейному. И многие явления на этом пути, особенно, если смотреть на них беглым взглядом, могли показаться не только противоречивыми, но просто несовместимыми. Как, в самом деле, объяснить связь между экспериментально-конструктивистской оперой «Нос», недолго продержавшейся в репертуаре поставившего ее ленинградского театра, и облетевшей буквально весь мир звонкой и радостной «Песней о встречном»? А что сказать о близком соседстве

_________

Публикуемая статья написана для сборника, выпускаемого издательством «Музыка» к юбилею Д. Шостаковича.

шутливых эстрадных «Фонариков» с глубоко трагедийной Восьмой симфонией? Какие внутренние силы побудили композитора, к имени которого применение эпитета «трагедийный» стало уже тривиальным штампом, сочинить лишенную всяких претензий на глубину оперетту «Москва — Черемушки»? И уж если продолжать перечень парадоксальных контрастов в творчестве Шостаковича, то мы неминуемо придем к их действительно парадоксальному соседству даже внутри одного произведения. Так, например, сочетаются водевильно-опереточная сцена в полицейском участке с глубочайшей трагедией финала в опере «Катерина Измайлова».

Ну а какими психологическими причинами можно объяснить такое пристрастие современнейшего из современных по духу и содержанию своего творчества композитора к старинным формально-конструктивным схемам фуги или пассакалии?

Чаще всего мы только констатируем все эти удивительные и интереснейшие явления, привыкнув к ним как к «свойствам» гигантского дара Шостаковича и «особенностям» его самобытнейшей индивидуальности. А ведь все они имеют свои глубокие жизненные корни, свои внутренние причины, определяющие их закономерность, заставляющие нас воспринимать их не врозь — как изолированные контрасты, а в единстве — как сложный, но цельный сплав.

Как хочется, чтобы о Шостаковиче была написана книга, в которой были бы выяснены эти причины, показаны эти корни, — книга, в которой во весь рост встала бы перед читателем творческая ЛИЧНОСТЬ Шостаковича, чтобы никакие музыкальноаналитические исследования не заслонили в ней духовного мира композитора, рожденного многосложным XX веком и воплощающим этот век в своем творчестве.

Ромен Роллан писал: «...нас интересуют в музыке не только одни вопросы музыкальной техники. Музыке дорога нам потому, что является наиболее глубоким выражением души, гармоническим отзвуком ее радостей и скорбей. Я не знаю, чему отдать предпочтение — самой лучшей сонате Бетховена или его трагическому Гейлигенштадтскому завещанию. Одно стоит другого». Как это хорошо и, главное, как это верно сказано! Быть может, Ромену Роллану — писателю и музыканту и удалось бы написать книгу о Шостаковиче, где музыка была бы раскрыта как «наиболее глубокое выражение души» композитора, как «гармонический отзвук ее радостей и скорбей». А может быть, такую книгу о Шостаковиче напишет Константин Федин?.. Или Ираклий Андроников?..

Но кто бы ее ни написал, я уверен, что лейтмотив такой книги можно предвидеть заранее. Этот лейтмотив — гуманизм крупнейшего художника XX века.

Подлинный гуманизм — главное и самое важное, что отличает передовое искусство нашего века, воплощающее стремление человечества к лучшему будущему, от всевозможных течений в современной философии и искусстве, отражающих неверие в это будущее. Это неверие в будущее, а значит, и неверие в человека — фатально-неизбежное следствие упадка состарившейся, но отчаянно цепляющейся за жизнь буржуазной культуры. Искусству для человека эта отмирающая культура противопоставляет сегодня уже не «искусство для искусства», а самое страшное, что она может породить, — «искусство против человека».

Границы борьбы между этими двумя культурами сложнее, тоньше и причудливее, чем все географические, политические и экономические границы. Такого взрывчатого переплета противоречий, такой их острой борьбы, кажется, не знала еще человеческая культура.

И в борьбе этой творчество Шостаковича играет такую действенную роль, значение которой сегодня до конца оценить, быть может, даже и невозможно. Вот где настоящий авангард мировой культуры наших дней!

С особым вниманием останавливает Шостакович свой творческий взор на самых напряженных страницах современной жизни. Он не склонен смягчать, острых противоречий, раздирающих мир, не боится обнажить зло для того, чтобы осудить его и бороться с ним, одновременно борясь за торжествосправедливости, свободы и человеческого счастья.

Неудивительно, что с наибольшей силой и темпераментом Шостакович обрушил разящее оружиесвоего искусства на самое большое и самое страшное зло XX века — на фашизм. И он получил поддержку в сознании и в сердцах многих миллионов людей всего мира, горячо откликнувшихся на такие его сочинения, как Седьмая, Восьмая и Десятая симфонии, каждая из которых — прекрасный гимн советскому человеку-герою и одновременно бескомпромиссно-обличительный приговор зверствующему фашизму. А Восьмой квартет, посвященный «памяти жертв войны и фашизма»! Разве это не такой же прекрасный гимн человеку-борцу, человеку-герою, погибшему, но обессмертившему себя на века! А вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии», достойный гения Мусоргского! Разве не рожден он той же любовью к человеку и той же ненавистью ко всем, кто не давал и не дает этому человеку свободно дышать, прежде всего к тому же фашизму, раздувшему ядовитое пламя антисемитизма — этого чудовищного порождения темных сил человеческой души — до масштабов, с которы-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

К 60-ЛЕТИЮ Д. Д. ШОСЬАКОВИЧА

Д. Кабалевский

Гордость Советской музыки

Содержание