Е. Грошева

У КОМПОЗИТОРОВ ЗАКАВКАЗЬЯ

Cреди ободряющих примет времени заметно все более растущее «равновесие» между различными национальными школами советской музыки. Причины этого достаточно наглядны: они и в быстром развитии новых творческих сил, и в непрестанно расширяющейся практике обмена опытом, и прежде всего, конечно, в общности идей, всей обстановки жизни. Ощущение подобного процесса накапливалось в последние годы при каждой новой встрече с музыкой многих республик. Тем более убедили в этом впечатления нынешней «Закавказской музыкальной весны».

Память обращается к первому смотру музыки Армении, Азербайджана и Грузии, состоявшемуся в Тбилиси зимой 1944 года. Три с половиной года войны с фашизмом, оказалось, не смогли задержать стремительного движения вперед советского искусства, в том числе искусства Закавказья. И десять дней в Тбилиси стали декадой открытий новых дарований, новых достижений национального симфонизма.

На нынешней «Весне» неожиданностей было меньше, и это естественно. Несравненно энергичнее ныне «кровообращение» во всем большом организме советской музыки: лучшее, что создается в республиках, быстро переходит на концертные эстрады всей страны, звучит по Всесоюзному радио, в грамзаписях... Москвичи первыми услышали Камерную симфонию К. Караева, Концерт для оркестра С. Гаджибекова, Виолончельный концерт А. Бабаджаняна; по радио на весь Союз прозвучали новые произведения Ф. Амирова, миллионы телезрителей познакомились с оперой О. Тактакишвили, прочно вошла в широкий концертный быт Симфония Э. Мирзояна... Почти обо всех этих сочинениях писала пресса, в том числе и наш журнал.

Понятно, что они были представлены в программах закавказского музыкального фестиваля и его слушатели снова смогли оценить их по заслугам, а иногда и более точно определить свое к ним отношение.

Так, например, если после московской премьеры Третьей симфонии Караева не у всех сразу сложилось ясное мнение, то на бакинской «Весне» это произведение получило почти единодушное признание. Справедливость требует сказать, что успех симфонии был определен и более совершенным, нежели на премьере, исполнением «баршаевцев», для которых она написана. И хотя все же остались некоторые сомнения, в частности по поводу конструкции финала (в котором ощущается известная «усеченность» полифонического дыхания), тем не менее бесспорно ярче выступили достоинства симфонии. Только вряд ли нужно их при-

писывать отдельным приемам «новой» техники, использованным здесь автором. Чуткость Караева к явлениям звукового мира всегда объединяется с большой культурой мышления, с трезвым анализом, с умением отобрать из сложного конгломерата музыкальных впечатлений то, что отвечает потребностям его творческой натуры. Вероятно, поэтому Караев почти никогда не повторяется, а каждое крупное произведение представляет определенный этап его пути, этап освоения новой темы, нового интонационного материала. Первая симфония и «Албанская рапсодия», «Семь красавиц» и «Тропою грома», Струнный квартет и джазовые ноктюрны — сколь отличны друг от друга эти сочинения, и какие они «караевские», как отчетливо проявляется в них энергия его яркого творческого темперамента, образный дар крупного таланта.

Сложный процесс интеллектуальной работы композитора, как представляется, связан с его стремлением до конца осознать путь к раскрытию избранного им замысла. Отсюда — строгий самоконтроль. Караев не выступает с произведением, если не убежден в нем. Третьей симфонии предшествовало довольно долгое затишье: некоторые крупные замыслы остались пока не завершенными, очевидно, автор не удовлетворен достигнутым. Но работа ума не пропадает. Может быть, поэтому так быстро вылилась из-под его пера Третья симфония? И кажется важным, необходимым в первую очередь увидеть в этом произведении не опыт технического перевооружения композитора, а новый этап зрелости его творческой и человеческой личности.

В настоящее время, когда на Западе главное внимание нередко уделяется технологическим задачам, поискам необычных звучаний, симфония Караева еще раз напоминает, что основным, по сути, единственным предметом искусства остается духовный мир человека, мир опоэтизированный, освоенный по законам красоты. Разве не об этом говорит возвышенная лирика Andante и близкая ему по духу развернутая кода финала — афористический итог всей симфонии (еще не могу объяснить, почему, но здесь вспоминается кода Седьмой симфонии Прокофьева)? Разве не ощущается в скерцо напряженная динамика национальных ритмов, народных плясовых жанров? Сохраняя основные принципы циклической формы, четкая по конструкции и яркая по тематизму симфония привлекает сжатым, лаконичным изложением мыслей — черта, как мне кажется, органически свойственная Караеву. Если же искать аналогии, то, кроме Шостаковича и уже названного Прокофьева, вспоминается Бриттен, с характерной для него экономией выразительных средств и красотой поэтического чувства. Но последнее сопоставление может быть спорно. Бесспорно же то, что Караев и в этом произведении остается крупным мастером именно советской симфонической школы.

Мера таланта и его верность реалистическим традициям искусства — для нас главные критерии в оценке музыки. И здесь необходимо избежать догм, в силу которых оценка дается не по существу самой музыки, ее образного содержания, а лишь в связи с ее языком (я имею здесь в виду как тенденции признавать за реализмом лишь приверженность к классическим средствам выражения, порой даже самым элементарным, так и попытки объявлять новаторством любое следование западной моде).

«Все мы ищем средства — они могут быть привычными или необычными, острыми, но в любом случае они нужны только и только для того, чтобы выразить мысль». Мне думается, что в этих словах Караева сказано главное. Да, важна сама мысль, содержательная, значительная, доступная слушателям без обязательных комментариев. По контрасту с симфонией Караева вспоминается Увертюра О. Зульфугарова, прозвучавшая на концертах в Баку. При первом знакомстве средства, использованные в ней композитором, представляются вполне «обычными». А увертюра имела огромный успех и бисировалась! Потому что нельзя было не поддаться ликующей увлекательной энергии, живому непосредственному темпераменту музыки. Вот торжественность без котурн, без какой-либо напыщенности, которые еще иной раз подменяют в искусстве подлинный оптимизм. Конечно, если композитор станет в дальнейшем эксплуатировать только эти качества своего дарования, не углубляя, не совершенствуя мастерства, будет очень жаль. Но надо верить: этого не случится!

В этом смысле показателен путь Гаджибекова. Начиная с его Первой симфонии, исполненной на закавказской декаде

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Е. Грошева

У КОМПОЗИТОРОВ ЗАКАВКАЗЬЯ

Содержание