Выпуск № 5 (318) | 1965 - страница 7

стве ничто в них не вызывало мысли о необходимости «скидки» на необычайные условия работы авторов. И если многие ныне почти забыты, то это лишь потому, что к нашим творческим и концертно-исполнительским организациям все еще приложима печальная «самокритическая» формула, высказанная в свое время Пушкиным: «Мы ленивы и нелюбопытны!»

Я бы сказал, что годы, проведенные в осажденном городе, были для лучших ленинградских композиторов особенно творчески плодотворными. Не по количественным показателям, но в смысле стремительности и органичности вызревания стиля, расширения идейно-эстетического кругозора.

Это можно, например, сказать о Юрии Кочурове, в «голосе» которого появились очень глубокие и проникновенные ноты, а утонченность творческого почерка, утратив самодовлеющий, чисто гедонистический характер, стала оправданной, направленной на раскрытие больших и сложных чувств. Боевые песни Кочурова совсем не похожи на другие массовые песни военных лет. В них — слияние подлинной массовости с лучшими элементами камерно-вокального стиля композитора: отточенностью мелодического рисунка, разнообразием ритмики, богатством гармонии, развитостью полифонической фактуры в сопровождении, вариантностью в куплетности. Именно такими чертами отмечены популярные в свое время «Песня о Ленинграде», «Ястребки», «Песня зенитчиков», «Песня 94-го артиллерийского полка», «Россия», «Наш комиссар», «Песня о медали», не говоря уже о композициях более широкого плана, написанных для солистов или хора с оркестром (арии «Город-крепость» на стихи В. Саянова и «Героической арии» на стихи А. Решетова). Здесь заложено многое, что подлежит развитию в современной творческой практике. Симптоматично и то, что тогда же, в годы блокады, Кочуров работал над романсными циклами на стихи Пушкина и Лермонтова, исполненными высокого патриотизма и большого душевного благородства. Для этой работы характерен точный отбор исключительно богатых и в то же время строгих выразительных приемов.

Драгоценной частью творческого наследия блокадных лет я считаю балтийские песни Бориса Гольца. Иные из них несколько фрагментарны (порой чувствуется, писались они в порядке срочного ударного задания командования), в некоторых «эскизно» сопровождение. Но в каждой свое, крепко запоминающееся лицо, свое выражение — мужественное, открытое, смелое. Они богаты по интонационному составу, красивым интервальным сочетаниям, смелому охвату регистров и чеканной ритмике мелодических вокальных образов, всегда широко и привольно распетых. Темы «Клятвы» на стихи А. Чуркина, «Готовьтесь, балтийцы, в поход!» на стихи Н. Брауна, «Песни 3-го гвардейского полка» или «Песни мести» столь рельефны, обладают таким сильным эмоциональным зарядом, что вполне могли бы послужить материалом для крупных симфонических произведений. И характерно: почти всюду основная мелодия и припев представляют собою резко контрастные музыкальные образы, что придает им значимость миниатюрной «сонатной завязки». Всего этого не было в довоенном творчестве Гольца, и все это, несомненно, принесло бы свежие всходы, проживи молодой композитор хотя бы еще несколько лет.

Именно в годы блокады творчески определился и возмужал оригинальный, лишенный внешней броскости, но наделенный большой внутренней содержательностью, талант Ореста Евлахова. Евлахов пришел в Союз композиторов в самый канун войны и стал одним из наиболее деятельных членов организации. В мае 1941 года впервые прозвучал его Фортепианный концерт. По существу это был дебют композитора. Концертная Сюита для симфонического оркестра, Сюита для струнного квартета на темы народных песен о Ленине, фронтовые песни, вокально-симфонический цикл «Ленинград», романсы на стихи Лермонтова и Языкова, фортепианные и виолончельные пьесы, Первая симфония, законченная уже в светлые дни победы, — вот его обширный «творческий багаж» военных лет.

Дарование и мастерство Евлахова получили прочную закалку в тяжелых условиях осады. И позже в творчестве его сохранился отпечаток суровости и некоторой жесткости — словно отблеск негаснущего грозного зарева; решительность и собранность воли, готовой к действию. Отсюда — терпкость и иногда даже резкость гармоний, асимметричность и часто лапидарность ритмики, тембровая сомбрированность инструментовки. Даже наиболее лирические страницы его музыки овеяны какой-то сдержанной и суровой печалью. А в скерцозных ее эпизодах больше от тревожной возбужденности, чем от непринужденной шутки. Но при всем том преобладающая психологическая нота творчества Евлахова и тогда, в годы войны, и в еще большей степени впоследствии, — это нота гуманистического утверждения, настойчивого зова к простоте, правдивости и красоте духовной жизни человека. Отчетливо звучит она в лаконичных, новеллистических пьесах фортепианного цикла «Ленинградский блокнот», в романтической вокально-симфонической балладе «Ночной патруль», в Первой симфонии (незаслуженно забытой после вдумчивого и темпераментного исполнения Куртом Зандерлингом почти двадцать лет назад) и в «сегодняшних» работах Евлахова — Второй симфонии и Фортепианном трио.

Именно в блокадные годы последний и, как мне представляется, наиболее энергичный взлет испытало творчество А. Животова и В. Дешевова; сформировался как лирик и как жанрист начинающий М. Матвеев, написавший вокальный тютчевский цикл и «Праздничную увертюру»; окрепло дарование А. Лемана и В. Маклакова; стал сочинять музыку музыковед М. Глух, а Г. Носов и А. Владимирцов, работая в армейских ансамблях, получили «боевое крещение» как песенники.

Можно было бы привести еще много примеров высокой творческой активности композиторов-ленинградцев в годы Великой Отечественной войны.

Такой же подъем наблюдался и в научно-исследовательской, критической и публицистической работе музыковедов. Б. Асафьев (правда, всегда отличавшийся исключительной продуктивностью) поразил всех необычайным «урожаем» проницательных и свежих мыслей, обогативших всю его последующую деятельность. Напряженно, с большой отдачей трудились А. Оссовский, Р. Грубер, А. Рабинович, Е. Гиппиус, Ю. Кремлев.

В чем же заключался секрет этого общего подъема? Что стимулировало необоримую духовную энергию людей в условиях, которые объективно, казалось бы, должны были ее подавлять? Ответ на этот вопрос дает само творчество очевидцев и участников легендарной ленинградской эпопеи.

Не все, написанное ими тогда, связано непосредственно с «ленинградской темой», хотя, естественно, большинство произведений посвящено именно ей. Но образы города-героя, как эмблема стойкости и беззаветной преданности Родине и своему народу, выступают везде — то открыто, то в косвенном виде, то аллегорически.

Когда Матвеев обратился к лирическим строкам Тютчева, для романса, открывающего цикл, он выбрал стихотворение «Глядел я, стоя над Невой». В нем говорится о том, как «всходили робко облака на небо зимнее, ночное», как «белела в мертвенном покое оледенелая река», а завершается оно словами: «О Север, Север-чародей, иль я тобою околдован? Иль в самом деле я прикован к гранитной полосе твоей?» Композитор придал музыке романса настороженный, сурово-драматичный характер, вносящий в пейзаж Северной Пальмиры краски, вплотную сближающие его с современностью.

Когда Дешевов, внезапно постаревший, с совсем седой головой, точно усыпанной густыми хлопьями снега, напоминающий какого-то фантастического тролля, писал балет «Персей» на античную тему, он, по сути, вкладывал в него самое актуальное содержание. Это чувствовалось и в сценарии (композитор сам написал его гекзаметром), и в музыке многих сцен, например, сцены, где стремительная толпа мгновенно превращается в камни под мертвящим, сковывающим взглядом Горгоны.

Трагедийный и возвышенный отсвет переживаемых событий, вдохновляющее воздействие великого народного подвига роднили созданные в те годы произведения разных стилей и жанров. И при всем том не было в них ни экспрессионистской взвинченности, ни истерических интонаций. Внутренний оптимизм, спокойная уверенность в правоте своего дела — вот что было основным, самым характерным. Да, «Большая земля» была где-то далеко. Нас отделял от нее океан огня и крови. Но мы постоянно ощущали ее бодрящее дыхание, ее живое, пристальное внимание и любовь. Когда с «Большой земли» нерегулярно, с громадными перерывами и многомесячным опозданием приходили вести, они были живыми нитями, кровеносными сосудами, связывающими нас с горячо любимой Родиной.

Все это сплачивало тесно и крепко. Наша постепенно редеющая, но все же «многосоставная» композиторская семья была дружна, как никогда раньше. Просмотры и обсуждения всего написанного организовывались часто и проходили живо и заинтересованно. Исчезли многие пережитки, живучие порой в артистической среде, — мнительность, самовлюбленность, ревнивое отношение к успеху товарища, недостаточная прямота высказывания. Зато такие свойства, как «чувство локтя», готовность к взаимовыручке повсеместно проявлялись и в творче-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание