Выпуск № 5 (318) | 1965 - страница 59

откликах на речь папы Павла VI говорит о его явном пессимизме, о «размышлениях, недоверии и горечи», которыми окрашен нынешний этап в жизни церкви. Эти настроения, независимо от того, к каким выводам они приводят руководство Ватикана, отражают процессы, происходящие в широких кругах верующих. Сущность этих процессов — горькая критичность по отношению к «твердыне» религиозной морали, переоценка ценностей под влиянием величайших потрясений века. Отсюда нащупывание новых путей к решению «проклятых вопросов», путей, ведущих за пределы догматической веры. Нередко трезвые критические настроения причудливо смешиваются с наивными утопиями, предрассудками, чертами консерватизма. Все же «динамика» этих процессов имеет положительный смысл: они родственны движению за мир, за принципы «доброй воли», охватывающему ныне все континенты, людей всех вероисповеданий и политических доктрин.

Но надо взглянуть на идеи «Военного реквиема» шире, отвлекаясь от проблем эволюции религиозного сознания. Важнейший смысл произведения Бриттена — обнажение истинного масштаба и действительной остроты недавней трагедии, раны которой еще далеко не залечены. Обращение к суровой правде, не допускающей самоуспокоения и прекраснодушия. Обращение к человеку и человечности с особенной, «очищенной» простотой и сердечностью. Эта подчеркнутая простота — характернейшее явление западноевропейского искусства послевоенных лет, имеющее полемический подтекст: она как бы противопоставлена ложной аффектации, демагогическим пышным фразам, ходульному «героизму», которыми оглушала мир фашистская пропаганда. Художник обращается к человеку, которого слишком долго подавляли и фальсифицировали, чтобы напомнить ему о его душевной сущности.

По воле архитектора, воссоздавшего Ковентрийский собор, для того, чтобы оказаться в новом здании, нужно пройти через руины старого — увидеть следы пожарища и разрушения. Суровое и многозначительное напоминание! Нечто родственное мы находим в «Военном реквиеме». В качестве эпиграфа композитор взял следующие строки из Оуэна: «Моя тема — война, печаль войны. Поэзия в этой печали. Все, что может сделать поэт, — предостеречь». Сам Бриттен, отвечая на вопрос о содержании «Военного реквиема», сказал: «Я много думал о своих друзьях, погибших в двух мировых войнах... Я не стану утверждать, что эта работа написана в героических тонах. В ней много сожалений по поводу ужасного прошлого. Но именно поэтому «Реквием» обращен к будущему. Видя примеры ужасного прошлого, мы должны предотвратить такие катастрофы, какими являются войны».

Все это как нельзя лучше определяет стиль произведения. В нем много горечи и тревоги. Скорбь этой музыки очень «неуютная», ибо потрясения, родившие ее, слишком велики. Способы выражения здесь подчеркнуто жестковаты и суровы: «красивое» в старом понимании было бы слишком благополучным и пассивным для воплощения именно этой трагедии.

Обращаясь к жанрам культовой музыки, крупные мастера всегда в той или иной мере модернизировали их, приближали к кругу идей и к стилистическим нормам своего времени. Прославленные реквиемы XIX века — Берлиоза и Верди — были истолкованием традиционных образов в духе романтически-декоративного симфонизма или оперной театральности. У Бриттена сохраняется богатство звуковых ресурсов, накопленное в XIX веке, прогрессирует реалистическая образность выражения. Но при этом композитор проявляет явную склонность к стилю старой культовой музыки. Отчасти — к Баху и Генделю, отчасти — к средневековью: литургической драме, мистерии с их характерной псалмодией, со старинными ладами и своеобразными способами изложения.

Это тяготение к старине, к ее жанровым и стилистическим средствам целиком обусловлено содержанием и эстетикой «Военного реквиема», о которых говорилось выше. «Старое» сообщает произведению дух суровой объективности, сдержанности, рожденной глубоко современным замыслом произведения. Таким образом, и здесь властвует новое время.

Те же исходные моменты — содержание, эстетика произведения — обусловили специфическое соединение в нем традиционного и современного. Не вдаваясь в подробности музыкально-технического порядка, отмечу лишь, что выбор новых стилистических средств все время подчинен здесь центральной задаче — показать глубокое и сильное чувство в конфликтной среде, в условиях «неустроенности», непрерывного сопротивления и преодолевания. Отсюда специфическая усложненность гармонии в «Военном реквиеме», конфликтная многоплановость изложения, интонационная и ритмическая острота, частое нарушение тональной определенности.

Но Бриттен хорошо ощущает разумную меру насыщения музыкальной ткани «чрезвычайными» средствами. Это отнюдь не боязнь рискованной новизны, но лишь забота о реальной выразительности музыки. Ибо как только нарушается должное соотношение между «разрушающими» (по отношению к основам музыки) и организующими моментами, любые смелые новшества теряют выразительный смысл; в этих условиях слушателю предстоит лишь, по удачному выражению А. Онеггера, «погрязнуть

в некоей трясине звуков, берега которой невозможно разглядеть и которая стремительно засасывает его»¹. Бриттен делает все необходимое, чтобы не дать конфликтным звуковым элементам превратиться в «безбрежную трясину». В «Военном реквиеме» острые стилистические приемы лишь выражают напряженность идейно-образного содержания.

В первой части «Военного реквиема» («Requiem aeternam») многозначительно сопоставление главной темы — сумрачного и тревожного «шествия» и будто разливающейся в вышине нежной мелодии хора мальчиков. Бриттен не впервые обращается к «детскому» как выражению идеальной чистоты души. Здесь и в других частях «Военного реквиема» этот образ дан в предельно мрачной ситуации, что усиливает его обобщающий смысл: «детское» — драгоценнейшее в человеке — перед лицом насилия, поругания, на краю гибели — вот о чем говорит сопоставление хора мальчиков с картинами бедствий.

В детском хоре есть черты архаичности: диатоническая мелодия со сглаженными метрическими акцентами (переменный метр) и еще более нивелированной тональной основой (блуждающий тональный план) ассоциируется с грегорианским хоральным пением:

Пример

Этот архаический элемент как бы очищает образ от сентиментальности и банальной ангелоподобности. Возникает сочетание наивности и суровой простоты — чистейшая душевность, «не ведающая» ни своей красоты, ни грозящей опасности.

При возвращении главной темы упорный ритм оркестрового движения и торжественная мерность хоровой псалмодии, сопровождаемой глухими ударами колокола, лишь подчеркивают возрастающую драматическую напряженность музыки. Следующее затем соло тенора — откровенный прорыв возмущенного чувства. Стихотворение Оуэна носит ироническое название «Гимн приговоренной юности». Оно полно чувства жгучего оскорбления: «К чему погребальный звон по тем, кто гибнет как скот? Только чудовищная злоба орудий, только судорожный треск винтовок прогремит им поспешную молитву. Никто не оплакивает их, кроме хора завывающих снарядов. Нужны ли свечи, когда следует лишь поскорее спровадить их на тот свет! Только в их глазах светит тусклый свет прощания» и т. д.

В музыке — и гнев, и кипящий протест, и смятение, резко нарушающие торжественный строй мессы. С речитативными фразами солиста соединена внетональная оркестровая тема (она вновь прозвучит в последней части цикла) — образ разрушительной античеловеческой стихии войны:

Пример

Краткое хоровое заключение «Kyrie eleison» — одна из оригинальнейших музыкальных мыслей произведения. Она возвращается затем как некий философский рефрен, концентрируя в себе и безмерную печаль и неодолимую тягу к свету, к умиротворению.

«Dies irae», по сложившейся традиции, наиболее монументальная и действенная часть цикла. В этой грандиозной фреске внимание более всего сосредоточивается на выдающемся по красоте эпизоде «Lacrimosa». Но к нему ведет сложный путь — несколько «малых циклов», подобных кругам Дантова «Ада».

В первом цикле величаво грозная тема «Dies irae» (душа, трепещущая перед «высшим судией») сопоставлена с зарисовкой фронтовых будней. Фанфарный мотив, связанный с образом страшного суда, приобретает новый облик, теперь он звучит как мирный рожок пастуха, наполняя печалью вечерний воздух. Солдаты уснули, и «тень будущего» повисла над ними... Речитатив баритона, добрый и ласковый, явно «снижает» патетику «Dies irae» и в то же время возвышается над ней своей человечностью. Во втором цикле сопоставления более сложные и резкие. Вначале звучит соло сопрано «Liber scriptus» — пафос «высшей воли», грозной и императивной, предвестие неумолимого, но справедливого суда. Затем — голос униженного и трепещущего человека (хор «Quid sum miser» — «Что скажу я, ничтожный?»). И, наконец, главная антитеза — дерзко ироническая солдатская песня, слова которой приводились выше (дуэт); здесь опять «снижение» традиционной патетики мессы с подтекстом: «Чтó ужасы “страшного суда” рядом с трагедией воен-

_________

¹А. Онеггер. Я — композитор. Л., Музгиз, 1963, стр. 118.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Пример

Пример

Содержание