Из военной летописи

Е. Десятник

С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ

Он открыл глаза и увидел небо. «Где я? Что со мною?» Он пытался изменить положение тела, но оно не подчинилось. Только пальцы, нащупав траву, вцепились в нее... Голова кружилась, небо стремительно неслось куда-то прочь. Инстинктивно сомкнулись веки, и он закричал. Но голоса не услышал. Закричал еще истошнее. Глухота не прорвалась. «Да неужели я оглох или онемел?» Прислушался к небу, к земле — все молчало. И тогда решил разбудить сознание.

— Костя! — сказал он и не услышал своего имени. — Ко-о-остя-я! — прокричал в неподвижную тишину. — Ты родился у верховья Волги... в селе Кознаково... в семье прядильщика Арсентия... Ты десятый ребенок у матери...

Мозг работал непослушно, полусонно, но он продолжал настойчиво рассказывать себе о себе; говорил с паузами, тяжело дыша от волнения.

— Ты из рода Потаповых... Твой дядя Яков был знаменосцем Петербург... ской организации... «Земля и воля»... Но ты не Потапов. Твой отец сменил свою фамилию, когда Якова увела охранка на Соловецкую каторгу. Не Потапов ты, а... а...

И не смог назвать свою фамилию. Зато вдруг вспомнил, что случилось.

...Взвод шел в атаку. Гитлеровцы дрогнули. Неожиданно выползли танки. Они надвигались широкой тяжелой стеной. Наши залегли. И был бы бой пехоты с танками, но в небе взревели криволапые «юнкерсы».

...Сильный удар в грудь пригвоздил его тело к земле. Солдат открыл глаза: две широкие каски перекрыли над ним небо. Четыре руки вздернули его вверх, и тут случилось чудо; он устоял на ногах. Удар по лицу, и вот он уже слышит чужую речь.

...Их вели по пыльной августовской дороге, не давая опомниться: шнель, шнель! Их гнали долго, без передышки. Они уже успели осознать горечь своей судьбы, но с каждым часом крепла, напрягалась их воля — во что бы то ни стало устоять в беде, выжить для того, чтобы снова пойти в атаку.

В сумерках их пригнали на станцию. Сходу втолкнули в товарные вагоны. И уже стучат колеса. Всю ночь. Весь день. Лишь изредка умолкают. Тогда горланят чужие голоса, раздаются свистки, слышен лязг железа. И снова гулко, монотонно стучат колеса. За все это время ни разу не откатывались двери вагона, словно за ними нет ни одной живой души.

...Солдат очнулся на холодном цементном полу. Голова охвачена огнем. Трое суток он провел в бреду. И только сейчас услышал, как рядом кто-то захлебнулся в кашле.

— Слушай, товарищ! Где мы? — Ответа нет.

Так и не узнал в ту ночь Константин, что он уже был узником лагеря № 318 в Силезской котловине.

На рассвете, как это было здесь каждый день, в блоке появились люди из рабочей команды, одетые в мундиры английской, французской и старогерманской армий. Подобрав мертвецов, сложили их штабелями тут же, рядом с живыми. Потом прикатили вагонетки, и мертвые покинули блок «доходных».

Чьи-то руки уложили Константина на опустевшую нару. Он увидел свои ноги и не узнал их: белые, словно яичная скорлупа. И тут понял, что за жизнь надо бороться ожесточенно. Чья-то рука вложила в его рот горькую таблетку. Он доверчиво проглотил ее и уже назавтра почувствовал себя лучше.

Потом у изголовья стали появляться кусочки хлеба, лука, чеснока. Так тянулось долго, пока, наконец, не пришел полицейский и не сказал:

_________

Автор настоящего очерка — участник боев Великой Отечественной войны.

— Арсенов, вставай! За мной пойдешь.

«Почему он назвал меня Арсеновым?» — удивился Константин.

В блоке рабочей команды, куда его определили, был рай по сравнению с блоками дистрофиков и «доходных». Но одно поразило: люди казались немыми. Молча поднимались с нар, молча выполняли лагерную работу, ели похлебку и снова валились на нары.

Константин Арсенов тоже молчал, пока однажды человек, ведающий лагерной картотекой, по фамилии Зенин, которого он, Константин, считал продажным, вдруг назвал его настоящую фамилию.

— Но теперь вы Арсенов. Надолго, пока вблизи не появятся наши. Будьте осторожны. Ждите указаний.

Вскоре Константин сделал и другое открытие: бывшие советские офицеры, а ныне полицейские — Кравцов и Кравченко, которые вели себя с пленными грубо, а подчас даже жестоко, — тоже работают во имя будущего. А те, кого они избивают, оказывается, — дезертиры и провокаторы.

Жизнь стала куда осмысленней. Теперь уже надо было не просто выжить, но и подготовить себя и десятки таких, как ты, к решающим действиям в час сигнала.

А в лагерь прибывали все новые группы военнопленных. Присмотреться к новичкам, узнать, на что способен каждый из них, взвесить, хватит ли в человеке мужества в невыносимых условиях остаться тем, кем он был ранее, а может быть, стать еще сильнее, чище, — вот что надо было делать ежедневно, ежечасно, с упорством и великой осторожностью. Нет-нет да появлялись в лагере и такие, что, дрожа за свою шкуру, с первых же дней искали возможность чем-то угодить гитлеровцам в надежде улучшить свое положение. От этих людишек было трудно уберечься, особенно тогда, когда в блоке рабочей команды уже действовал радиоприемник, похищенный в комендатуре. Из уст в уста передавался голос Москвы. И хочешь не хочешь, а он попадал в уши продажных опустившихся людей. Их надо было «устранять» не своими руками, а сделать так, чтобы сам комендант лагеря расправился с ними, как с бунтовщиками.

...В один из январских дней 1945 года массовый побег из лагеря был осуществлен. Бежал и Константин Арсенов. Уже далеко от лагеря, выбравшись в горы, он вдруг увидел среди беглецов того, кого презирал и ненавидел, грозу пленных, главаря полицейских, человека по прозвищу Рыжий. О нем говорили, что он армянин по национальности, дворянин по происхождению.

Константин опешил. А «человек-зверь», громко и сочно хохоча, вскинув вверх свои тяжелые руки, словно медведь, пошел на Арсенова.

— Го-гого-го! — горланил он, хватая его за плечи, тыкаясь в лицо. — Костя! Друг, прийди ж в себя, милый!

И уже ночью, перед тем, как разойтись беглецам в разные стороны на пути к нашим, Константин узнал от «Рыжего», что тот коммунист, бывший разведчик, попавший в плен еще в первые дни войны, что он совсем не армянин, а еврей. Назвав себя Михаилом Семеновичем, он отвернул подкладку на поясе брюк и спичкой осветил закрепленный там орден Ленина.

— Талисман, приносящий счастье не только его обладателю, а и всем, кто идет рядом, — тихо произнес Михаил Семенович.

...Много ночей пробирался по горным лесным тропам Судет бывший узник лагеря № 318, пока однажды, на рассвете, не подошел к разрушенному чехословацкому городку. До темноты надо было укрыться. Заметив среди развалин завода длиннющую, большого диаметра трубу, Константин залез в нее. И вдруг услышал храп. Дернул ногой от неожиданности, башмак задел что-то мягкое. Нецензурная, но такая родная речь посыпалась из темноты.

Не видя друг друга, лишь похлопывая башмаками о башмаки, лежа животами на ржавом железе, два русских солдата, словно сыновья одной матери, заговорили о себе, о родных и далеких местах, о детях и женах, о близкой встрече с родной армией. Федором назвал себя тот. Рабочим из Иванова. И тоже из «пяхоты».

В мартовские дни их опять «взяли в плен». Но дал бы бог тогда каждому такое пленение. Они оказались в объятиях чехословацких и русских партизан. Вот когда впервые Константин и Федор заплакали от всего, что выпало на их долю. И пусть впереди их ожидали многие опасности и невзгоды, но это было уже счастье.

*

Я вошел в здание Киевского академического театра оперы и балета им. Т. Г. Шевченко не по билету, а по пропуску и не центральным входом, а служебным. И было это совсем не в вечерний час, а в полдень, когда над Киевом сияло по-весеннему ласковое солнце.

Бесшумно раскрылась высокая белая дверь, потом зашуршал мягкий увесистый бархат портьеры, и я оказался в полумраке зрительного зала. На сцене пели двое, без грима, в своей обычной одежде.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Из военной летописи

Е. Десятник

С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ

*

Содержание