И. НЕСТЬЕВ

К ИЗУЧЕНИЮ НАСЛЕДИЯ БАРТОКА

И. Нестьев

МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ЭСТЕТИКА

должен признаться, что вся моя музыка... является, в первую очередь, делом чувства и инстинкта, — утверждал Барток. — Не спрашивайте меня, почему я написал так или иначе. На все это можно дать лишь один ответ: как я чувствовал, так и писал. Пусть говорит за себя сама музыка. Надеюсь, она настолько ясна и сильна, что сумеет за себя постоять»¹.

Между тем композитор — убежденный противник многословного теоретизирования — несомненно обладал определенной системой взглядов и убеждений, выстраданных им на протяжении всего жизненного пути и упорно отстаиваемых как в творчестве, так и в общественной жизни. Он неоднократно излагал их в письмах к друзьям, в своих скупых журнальных заметках и интервью, в предисловиях к нотным изданиям и научно-фольклористическим трудам. Собрав воедино эти разбросанные, порой крайне сжатые высказывания, мы получили бы представление о честной и непоколебимой позиции художника-гуманиста, стремившегося служить своим искусством делу мира и прогресса.

Непримиримость ко всем формам насилия и гнета, ненависть к торгашескому миру с его прогнившей лживой моралью, постоянный конфликт с венгерской правящей верхушкой, приведшей страну на гибельный путь фашизации и войны, — все это характеризует Бартока как глубоко прогрессивного человека, сумевшего сохранить чистоту и благородство этических принципов в век чудовищного духовного одичания капиталистической Европы.

Характерно, что сам композитор отнюдь не считал себя политическим борцом и даже, следуя привычной традиции своего профессионального окружения, декларировал так называемую «независимость» искусства от политики. В интервью 1936 года, являвшемся своего рода ответом на шовинистические выпады румынских реакционеров, он прямо говорил о недопустимости проникновения «политики» в искусство

_________

Фрагмент из книги о Беле Бартоке, подготовленной автором по плану Института истории искусств Министерства культуры СССР.

¹ Из беседы с Дени Дилле в бельгийском журнале «Sirene», март 1937.

и науку: «...Я очень далек от политики, никакого отношения к ней не имею и не желаю вмешиваться в политические проблемы. Я занимаюсь музыкой, преподаю, исследую фольклор и при этих условиях не смог бы заниматься политикой, даже если б у меня и были подобные стремления»¹.

В другом своем печатном выступлении композитор отстаивал идею «автономии» художественного процесса от каких-либо воздействий со стороны «политиков», утверждая, что никому не дано оказывать влияние на «творческий дух»². В этих формулировках, казалось бы, слышится наивное стремление изолировать искусство от обострявшейся политической борьбы, чтобы творить в гордом уединении, в стороне от жестокой схватки противоборствующих сил. Однако многие обстоятельства творческой биографии Бартока опровергают приведенные доводы об «аполитичности» и социальной изолированности его искусства. Мало кто из западных музыкантов XX века так остро и чутко реагировал на волновавшие его процессы современной политической жизни, как Барток, никогда не допускавший равнодушия к судьбам современников. Не замыкаясь в узких рамках своих профессиональных интересов, он тревожился буквально всем, что могло волновать простых людей его эпохи. Сегодняшняя газета с ее острыми треволнениями политического дня то и дело оказывала свое прямое воздействие на душевное состояние композитора, а иной раз и на самую проблематику его искусства.

Напомню о юношеских связях Бартока с венгерским патриотическим движением и о программной симфонии «Кошут», пронизанной романтикой освободительной борьбы и пламенным антитевтонским духом. Напомню о смелой пацифистской позиции композитора в годы первой мировой войны (живое свидетельство этих настроений — серия словацких рекрутских песен 1917 года, с их нескрываемой антивоенной направленностью). Хорошо известны дружеские контакты Бартока с левыми кругами венгерской художественной интеллигенции (Балаж, Рейниц, группа «Ма») и его активная деятельность в музыкальной Директории (в период Советской республики 1919 года). Разумеется, некоторые тогдашние друзья и соратники композитора проявили большую политическую смелость, прочно связав свою судьбу с рабочим классом, с коммунистическим движением. Барток же — после трагического разгрома Венгерской коммуны и вынужденного выезда его революционно настроенных друзей — оказался в некоторой общественной изоляции, скованный рамками абстрактного гуманизма, не освещенного ясностью социальных перспектив. Отсюда — его наивные суждения о «нейтральности», «аполитичности» искусства, отсюда — и сложные, порой мучительные зигзаги его дальнейшей стилистической эволюции.

Но и в самые мрачные годы хортистской реакции Барток не сдавал своих демократических позиций. Его непрекращавшуюся распрю с реакционнейшим руководством венгерской музыкальной жизни, конечно же, нельзя объяснить только «расхождением вкусов». Это была, в сущности, непримиримая идейная борьба, завершившаяся трагическим разрывом композитора с любимой им Венгрией.

Многолетняя работа Бартока в области изучения фольклора не ограничивалась узкоакадемическими целями, а заключала в себе глубоко прогрессивный социальный смысл. В противовес истрепанным штампам псевдоцыганской песни-романса, выдаваемой за истинное выражение «мадьярского духа», Барток и Кодай подняли на щит подлинную крестьянскую музыку — прекрасное и вечно живое творение самих трудовых масс. Вопреки узколобым шовинистическим претензиям венгерских националистов, Барток упорно отстаивал идеи интернационализма, внимательно изучая и пропагандируя фольклор угнетенных «малых народов».

Не случайны симпатии композитора к передовым представителям современной художественной интеллигенции, выступавшим против войны и фашизма, — Горькому, Роллану, Томасу Манну, к убежденным музыкантам-антифашистам — Тосканини, Казальсу. В своей ненависти к растущей военной угрозе, к черным силам милитаризма Барток был исключительно последователен. Воскрешение диких расистских законов, грубый произвол фашистских «культуртрегеров», бесстыдная тактика преследования и запретов, вызывали резкий протест со стороны композитора-гуманиста.

Хотя Барток и не стремился к четкому изложению своего художественного кредо, ссылаясь на стихийные стимулы музыкальной интуиции, его эстетическая программа ярко вырисовывается из самой творческой практики. И эта эстетика существенно расходится с антидемократической линией буржуазного «авангарда». Вместо субъективистской изоляции в «башне из слоновой кости» — сознательное стремление служить средствами искусства утверждению передовых общественных и национальных идеалов. Вместо гордого одиночества, болезненного сверхиндивидуализма — обращение к громадной аудитории живых современников, благодарных ценителей новой музыки. Как радовался Барток, когда ему удавалось услышать массовое исполнение своих хоровых пьес самодеятельными школьными коллективами! Какой трогательной заботой о музыкальной

_________

¹ Из интервью, напечатанного в трансильванской газете «Темешвари хирлап» от 5 мая 1936 года.

² Интервью во французском журнале «La revue internationale de musique», июль 1938.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

К ИЗУЧЕНИЮ НАСЛЕДИЯ БАРТОКА

И. Нестьев

МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ЭСТЕТИКА

Содержание