Выпуск № 8 (309) | 1964 - страница 45

Было очень душно. Когда оркестр взял первые аккорды волшебной мелодии серенады и голос тенора зазвучал откуда-то из глубины сцены, я застыл как зачарованный... Едва серенада была спета, публика разразилась бурей аплодисментов. Все требовали повторения, но, к счастью, оркестр не прервал прекрасной музыки, которая, казалось, уносила меня в другой мир.

Исполнение Станьо и Беллинчонни кульминационной сцены спектакля заставило меня кусать губы от волнения, рыдания и мольбы Сантуццы вызвали у меня слезы. Когда Турриду в мертвой тишине воскликнул: «Твоего гнева я не боюсь!» — а Сантуцца, ослепленная гневом и ревностью, прокляла его, предчувствие трагической развязки овладело мной, хотя я и не знал содержания оперы. И когда в финале раздался женский крик: «Убили Турриду!» — меня словно ударили по голове. Я представил себе Турриду, распростертого в луже крови, и Альфио, с ножом в руке бегущего по деревне.

Даже не могу сказать, сколько раз вызывали артистов. Энтузиазм публики был так велик, что походил на массовое безумие. Я не аплодировал, не произнес ни слова, но и не решался оставить своего места. Молча смотрел я на брата и не в состоянии был что-либо сказать. Мы двинулись к выходу. Я был потрясен и нем. Брат восхвалял Масканьи, как самого крупного композитора в мире, предрекая, что его слава превзойдет славу Россини, Верди, Бетховена и Вагнера. Мы медленно шли домой. Стояла лунная, немного прохладная, но очень приятная ночь. Дома я уговорил брата сыграть на флейте серенаду. Сначала он отказывался, говоря, что уже слишком поздно, но, уступив, наконец, моей просьбе, взял флейту и начал играть. Полный энтузиазма, не отдавая себе отчета, я вдруг запел, следуя за флейтой. Я пропел серенаду до конца тенором такой красоты и естественности, что мы с братом изумленно посмотрели друг на друга. Брат никак не мог объяснить, откуда взялся мой голос, и воскликнул, сжимая флейту дрожащими руками: «Это просто чудо! Начни-ка еще раз! Посмотрим, сможешь ли ты еще спеть?..»

Мы открыли окно, лунный свет полился в комнату. Кое-кто уже высунулся из окон соседних домов. Мое пение в тишине ночи было услышано. Разбуженная мать вошла в комнату, спросив: «Кто поет таким великолепным голосом?» Брат, указывая на меня, бледного от волнения, сказал: «Это Руффо!» — и попросил спеть еще. Я запел, голос мой звучал еще более красиво и свободно. Неожиданно раздались аплодисменты из соседних домов, кто-то даже крикнул: «Браво!» Это был мой первый успех певца.

Новые горизонты открылись передо мной. Мне казалось, что какой-то божественный дух проник в мою кровь и мозг, я уже видел себя на сцене перед публикой. Я хотел деть еще, но было уже поздно. На вопрос матери, было ли мне трудно, я ответил, что мог бы петь бесконечно, даже в более высокой тональности, поскольку чувствовал, что голос лился естественно, чисто и сильно, без тени напряжения. После этого «открытия» мой мозг наполнился новыми образами. Я понял, что судьба моя должна совершенно измениться. К чему мне мастерская или ферма, молоток и резец! На что мне тарантул или роза, сделанные из кованого железа, — пусть это были даже шедевры!¹. Я открыл в моем голосе необыкновенный источник, который никто и

_________

¹ За изделия, выкованные из железа, 17-летний Руффо был удостоен премии на художественном конкурсе (прим. перев.).

ничто, кроме смерти, не могли бы у меня похитить. Новый, огромный, безграничный горизонт открывался передо мной. В эту ночь я лег очень поздно, и мне никак не удавалось заснуть. У меня даже появился страх, что мой голос был не чем иным, как простой шуткой природы, и что на следующее утро, без лунного овета и без волнения, вызванного театральным спектаклем, я уже не смогу петь. На другой день утром, едва войдя в кузницу, я рассказал Каталли¹ о происшедшем, и он тотчас же захотел меня послушать. Сразу выяснилось, что мои страхи напрасны. Могучие звуки в большой мастерской казались еще более сильными и красивыми. Невозможно выразить радость, охватившую меня, — я готов был обнять весь мир. Я разжег огонь в кузнице, но мысли мои были далеко. Среди вспышек и потрескивания огня я не слышал и не видел ничего, кроме сцены театра с Турриду — Станьо и Сантуццой — Беллинчонни и их изумительного пения.

Я продолжал трудовую жизнь, поддерживаемый твердым решением, что когда-нибудь я уйду отсюда, но не с тем, чтобы отплыть из Неаполя на одном из торговых кораблей либо остаться работать у добрых крестьян, а чтобы посвятить себя театру. Эта мечта крепко засела в моей голове и полностью завладела мной...

*

Однажды в миланском кафе Биффи ко мне приблизился плохо одетый человек, которого я где-то раньше видел. Этот старый галопино² спросил, не желаю ли я, чтобы меня прослушал Артуро Тосканини. Конечно, мне захотелось узнать, с какой целью великий маэстро пожелал меня прослушать. Он объяснил, что вчера вечером слышал разговор между Тосканини и Рикорди относительно предстоящей постановки «Риголетто» в «La Scala» и сам Тосканини, искавший молодого и культурного баритона, назвал ему мое имя. Разве я мог отказаться? Галопино сейчас же отправился к маэстро передать ему мое согласие. Прослушивание было назначено на четыре часа этого же дня. Я вернулся домой страшно возбужденный, думая о предстоящем испытании, и, не менее взволнованный, отправился к трем часам в театр с клавиром подмышкой в поисках аккомпаниатора. Им оказался Лоренцо Молайоли, любезно согласившийся мне аккомпанировать.

Ровно в четыре часа мы предстали перед Тосканини, у которого находился также Гатти-Казацца, в то время директор театра. Они уселись в середине зала. Я вышел на сцену и начал с арии из «Бал-маскарада». Голос был в полном порядке. Окончив петь, я понял, что произвел хорошее впечатление, и предложил спеть арию из оперы «Динора» Мейербера. После этой арии Тосканини предложил мне спеть монолог Риголетто и арию из третьего акта. Я исполнил арию, вложив в нее всю мощь и силу своего голоса. Тосканини и Гатти-Казацца в весьма лестных выражениях поздравили меня. Они нашли, что мой голос очень подходит для исполнения партии Риголетто в их театре, и предложили контракт на сезон 1903–1904 года. Предстоящий репертуар — «Риголетто», «Германия» Франкетти, «Гризелидис» Массне.

Взволнованный, я принял условия без всяких оговорок; через полчаса контракт был составлен и подписан. Поблагодарив Тосканини и заверив его, что сделаю все возможное, чтобы оказаться достойным почетного контракта, я вышел из театра опьяненный чувством радости. Мне было всего 25 лет. Мечта, давно лелеянная мной, сбывалась гораздо быстрей, чем я думал, становилась реальностью. На следующий день о моем контракте знал уже весь театральный мир, по-разному комментируя его в зависимости от тех чувств, которые он вызывал, — восхищение, соперничество или зависть.

В ожидании начала театрального сезона я уехал отдохнуть на два месяца в Валь-ди-Ледро.

Неизменный успех моих выступлений вдохновлял меня на нечто большее, чем обычный успех вокалиста. Конечно, красивый голос совершенно необходим певцу, но прежде чем создать вокально-сценический образ, артист должен проанализировать поведение своих героев, как бы вжиться в них, чтобы произвести более сильное впечатление. В этом отношении я предпочитаю культурного актера с посредственным голосом певцу с великолепным голосом, но лишенному исполнительской культуры. Моей давнишней мечтой было глубокое сценическое воплощение оперных партий. Артист должен постоянно обновлять уже сделанное им, должен стремиться хотя бы приблизиться к совершенству, если уж достичь его вне человеческих возможностей.

Итак, в эти месяцы отдыха я начал работать над сложным образом Риголетто. Я достал перевод драмы Виктора Гюго «Король забавляется», ведь Риголетто — не кто иной, как Трибуле. Читая подлинный текст пьесы, действие которой происходило при дворе Франциска I, я понял большую ошибку всех или почти всех певцов, не считавшихся с этим обстоятельством. Например, я не видел ни одного тенора моего поколения, который показал бы на сцене исторически верный тип

_________

¹ Рабочий в кузнице.

² Галопино — агент, подыскивающий для импрессарио (прим. перев.).

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

*

Содержание