Выпуск № 1 (302) | 1964 - страница 15

рассыпаны кочующие квартовые попевки-«сцепки», цементирующие всю мелодию; квартовые «рамки» основной интонации; специфические кадансы-росчерки с захватом секунды сверху или снизу.

Разумеется, и строгая гармоническая фактура хорового пения, и подвижные, даже в лирических песнях, темпы, и синкопированная ритмика, вплетаемая в пластичный абрис задушевной, мягкой мелодики, — все это опосредованно и сложно отражает те мужественные, волевые черты в характере уральцев, что порождены многотрудной борьбой и преобразованием упрямой природы сурового края...

Вот попытаешься осмыслить богатство подлинно народной уральской песенности — и особенно ясно поймешь, сколь художнически чутко инкрустированы родыгинские песни характерными интонационными «вкраплениями-жилками». Как по-разному и каждый раз ярко, убедительно, солнечно искрятся они в родыгинской музыке, освещенные лучом таланта и профессионального мастерства!

Строго гармонична хоровая фактура его песен «Небо темно-синее», «Куда бежишь, тропинка милая?», «Вдали мне песня слышится», «Над речкой, над туманами». Подголосочные «пряди» лишь изредка вплетаются в нее, сообщая сдержанно-строгому музыкальному повествованию мягкость и теплоту.

А насколько гибко использует композитор типично народный ход V — IV — I, как велико и многолико его выразительно-смысловое значение! Можно было бы немало рассказать и о том, как становится он зерном-тезисом, произрастающим в песне («Небо темно-синее»), и о том, как вписывается в мелодию кадансом-росчерком, настойчиво возвращая ее, словно сила земного притяжения, после каждого взлета к тонике («Куда бежишь, тропинка милая?», «Над речкой, над туманами»). Можно рассказать, наконец, и о том, как подобные попевки, естественно вплетаясь в мелодику, общие контуры которой во многом восходят к интонациям городской песни («Уральская рябинушка», «У границы», «Девичья-вечерняя», «Шла по бережку девчонка»), привносят туда свежесть и аромат полей и лугов.

Другой любопытный штрих, на который мы обратили внимание, анализируя родыгинское творчество «параллельно» с песнями из фольклорных сборников, — это синкопа. Ловко и по-разному вписывается она в мелодическую ткань, придавая ей то затаенный отголосок душевной боли, страдания («синкопа-вздох» в песне «Куда бежишь, тропинка милая?»), то задорную игривость («У границы»), то пружинистую импульсивность («Едут новоселы»).

Однако не только принцип композиторского отбора, уменье найти интонационное зерно мелодии, но и принцип развития этого зерна Родыгиным коренится в уральском фольклоре. Анализ мелодического строя самых различных его песен неопровержимо свидетельствует о замечательной способности композитора выращивать песню из одного интонационного зерна, так чутко перенятой у народных умельцев¹.

А теперь о другом, о втором истоке родыгинской песенности. О взаимодействии творчества композитора с музыкой городского быта.

...Есть в бытовом романсе, в городской песне с ее пластичной вальсовостью, элегичной романсовостью, доступной, идущей от сердца к сердцу мелодикой немало притягательного для любого ценителя искусства простого и душевного. И не случайно традиции этого искусства в той или иной мере претворялись и претворяются в творчестве большинства советских песенников (от Дунаевского, Блантера, Милютина до Колмановского, Пахмутовой, Островского и др.). Вероятно, по той же причине Родыгин, подобно этим художникам, на протяжении вот уже многих лет сохраняет приверженность, неотступный интерес к песенно-романсовой сфере городского быта. Конечно, быт этот далеко уже не тот, что был в далекие времена, когда зарождались традиции своеобразной «лирики фабричной окраины». Не та и песенная сфера: больше стало в ней света, улыбки, открытого доверия к людям. А все же осталась (и надолго еще, наверное, останется) та неповторимая нота безыскусности, откровенного разговора с другом, которой она особенно примечательна.

Почувствовал ее поэзию и Родыгин. Почувствовал — и потянулся к ней. Так возникли, например, вальсовая «Песня о Свердловске», «Свердловский вальс». Что сказать о музыкальной стилистике этих и некоторых других сочинений? Конечно, она опирается на традиции и нормы бытового музицирования. Тут и хроматизация мелодической линии, и неизменная секстовость, и характерное движение голоса по звукам доминантсептаккорда, и квадратность, как основной фор-

_________

¹ Кстати, с типом «одноформулочной» песни, активно впитывающей народный мелос, мы встречаемся не только в музыке Родыгина. Он откристаллизовывался, по-видимому, параллельно в творчестве различных композиторов и оказался, пожалуй, наиболее характерным для архитектоники послевоенных песен Мокроусова (см., например, его «Горят костры далекие»).

мообразующий принцип, и любопытный форшлаг, словно «след» от разбега по клавишам, которым обычно музыканты-любители предваряют свое исполнение...

Третья. Самая свежая, самая живительная струя родыгинского творчества. По существу широкая «дельта», где органически соединяются, скрещиваются разлив крестьянской уральской песенности и городского романса. Именно с данным течением, думается, связано образование нового «рукава» в общем русле советской массовой песни. С этим новым потоком родыгинской песенности вошли в нашу жизнь и «Уральская рябинушка», и «У границы», и «Едут новоселы», и «Девичья-вечерняя», и одна из недавних песен композитора — «Лен».

Каким образом удалось Родыгину объединить в своем творчестве столь разнохарактерные, разноликие течения, лучше всего могла бы рассказать сама его музыка. Вот знаменитая «Уральская рябинушка», сочиненная в 1953 году, на стихи безвременно умершего Михаила Пилипенко.

Но сначала о встрече с поэтом. Встреча эта оказалась весьма знаменательной. Она стала одним из тех редкостных содружеств в жизни и искусстве, что в свое время породили творчество Дунаевского и Лебедева-Кумача, Захарова и Исаковского. Бывают же такие счастливые случаи, когда художники, почувствовав глубокое духовное родство, щедро раскрывают сердца друг перед другом...

Интонационный строй «Уральской рябинушки», с одной стороны, восходит к русской народной песне. В самом деле, здесь и ладовая переменность, и раскачка на терцовой интонации перед взлетом к кульминационной точке, и широкое дыхание мелодических фраз. А характерно уральские черты? Их щедрая россыпь: знакомый нам квартовый колорит напева, и упомянутые кадансы-росчерки, и мелодия, чуждая узорчатому распеванию слов. С другой стороны, черты крестьянской песенности исключительно своеобразно переплетаются в «Уральской рябинушке» с чертами городского бытового романса: распетой по-народному мелодии нисколько не противоречат ни вальсовость, ни побочные доминанты, ни квадратность структуры.

С подобными или аналогичными приемами сплава крестьянского и городского мелоса мы встречаемся и в других песнях Родыгина. Скажем, песня «У границы». Она более «городская», нежели «Уральская рябинушка». Потому что здесь не только вальсовость, но и наитипичнейший «городской комплекс» (секстовость, опевание тонических устоев лада, хроматизмы в аккомпанементе, гармонический минор). А мелькнул один-другой штришок-росчерк — и вдруг враз явственно обозначилась народная, уральская природа напева. Особенно показательны синкопированные кадансы, звучащие то игриво, то с лукавым вызовом. Думаешь: а могла бы фраза оканчиваться иначе? Может быть, и могла. Так ведь сейчас же пропали бы бесследно характерный колорит, терпкость напева, как исчез бы неповторимый аромат полевых цветов (психологически, конечно), переставь их из скромного и забавного глиняного горшочка в «благопристойную» хрустальную вазу.

Как важны в искусстве все эти «чуть-чуть», во многом определяющие, а нередко и рождающие индивидуальное содержание «звучащего образа»! Знаем об этом давно, учим про это чуть не со школы, а вот поди же — живая практика творчества всегда изумляет...

Взаимовлияние различных интонационных сфер. Оно показательно и характерно не только для музыки Родыгина, но и для творчества многих известных советских композиторов-песенников — Соловьева-Седого, Мокроусова, Фрадкина. Однако что это? Одна лишь общность неких распространенных стилистико-технологических приемов? Отнюдь нет. Пожалуй, правильней говорить о верном слышании интонационного дыхания эпохи. Ведь здесь, в песенной интонации (быть может, прежде всего и ощутимей всего в ней!), художественно переосмысливаются грандиозные сдвиги в повседневном течении нашей жизни. Сдвиги, продиктованные мощным процессом сближения социалистического города и социалистической деревни.

Весь опыт советской песни, все ее чудесные завоевания и тяжелые срывы убеждают: решает главным образом эта чуткость вслушивания во время. Тот, кто, верный голосу жизни, словно русский богатырь следуя за волшебным клубком, находит клад народного мелоса, рано или поздно обязательно отберет там нужное для себя и преобразит силой таланта...

До сих пор речь шла в основном о том «строительном материале», который используется композитором при лепке песенных образов. Ну, а каковы же сами эти образы, герои, темы его песен? Что волнует композитора в окружающей жизни? Во имя чего он, подобно старателю, неустанно промывает золотой песок народной песенности?

Откроем еще раз уже упоминавшийся сборник Родыгина, заглянем в неизданные опусы. Очевидно: поиски жизненно правдивой интона-

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание