Выпуск № 12 (301) | 1963 - страница 58

Нечистоплотная деятельность апостолов и теоретиков «авангарда» вызывает тем большее отвращение и возмущение, что в их планы, наряду с повышением любой ценой курса серийной музыки, входят продуманные атаки на классическое музыкальное наследие. Так, Теодор Адорно (Франкфурт) в объемистом памфлете, занимающем 14 печатных листов, утверждает, что «Торжественная месса» Бетховена относится к числу произведений, «которые не оправдывают своей популярности». (Характерен при этом аргумент, который приводит Адорно: «Черты правдивости, отказ от мистики вносят в мессу элемент бессилия...») Глава мюнхенских додекафонистов Карл Руппель специализируется на оплевывании славянских классиков, в частности Чайковского и Дворжака, чья «непоколебимая популярность» (слова Руппеля) не дает критику покоя. Другой «убийца» Чайковского — парижский критик Антуан Голеа — не ограничивается «приговорами» классикам XIX века и передовым музыкантам нашего времени. Вот несколько выдержек из его статьи «памяти» Генделя: «Не убивайте Генделя. Он уже мертв. Он умер 200 лет тому назад. Весь мир и без того чтит его память, что особенно печально для тех, кто все еще верит в его гений... Что оставил он после себя? Очень мало... Исполняемая в течение двух часов музыка Генделя повергает нас в зевотное состояние скуки... К черту! Гендель умер, умер и похоронен. Будьте милосердны и не убивайте его еще раз!»

Я попытался по возможности кратко указать на тот вред, который приносит не только современной музыке, но и всей музыкальной жизни XX века мнящий себя ультрасовременным «авангард». Встает вопрос: каковы его шансы в достижении поставленной цели — уничтожения классической и подлинно современной музыки? Можно ответить кратко: никаких. На пути заговорщиков против передового музыкального искусства встают три непреодолимых препятствия: естественный закон обертонов, базирующаяся на нем физиология человеческого уха и в результате этого — непреоборимое противодействие не подверженных музыкальному и психологическому снобизму народных слоев, которые мы называем «музыкальной публикой». И если Штукеншмидт, Руппель или Адорно выливают бочки словесных нечистот на эту, по праву ненавистную им публику, то не напоминает ли это собаку, которая лает на спокойно светящую в небе луну?

Однако было бы неправильным делать из этого успокоительного диагноза вывод, будто бороться с противоестественной, антимузыкальной додекафонией излишне, ибо рано или поздно она сама себя изживет. Однажды, после первой мировой войны, этот процесс самоликвидации действительно произошел, и в 1930 году атональность фактически прекратила существование. Этой точке зрения, которой придерживаются многие убежденные и честные противники модернизма, приходится возразить, что положение в искусстве после первой и второй мировых войн очень различно. Нельзя забывать, что после 1918 года Западная Европа не была столь решительно подавлена в моральном и культурном отношении двенадцатилетним германо-фашистским господством; что в то время такие средства связи и массовой агитации, как печать, кино, радио и телевидение, частью еще не были изобретены, частью же не были столь развиты, как в 1945 году; что в 1920-х годах модернисты не располагали такими благоприятными возможностями для того, чтобы подвергать неугодных противников политическому нажиму. Наконец, не следует забывать и того, что воинствующая политика додекафонистских музыкальных варваров за шестнадцать послевоенных лет «превратила, — как выразился австрийский композитор Марсель Рубин, — музыкальную жизнь Европы и Америки в методически организованную пустыню».

Поэтому задача всех тех, кому дорого истинное искусство, состоит в том, чтобы активнейшим образом ускорить процесс загнивания и распада той лжемузыки европейско-американских «авангардистов», о которой говорилось выше. Прежде всего, необходимо с величайшей настойчивостью проводить разъяснительную работу с государственными культурными организациями. Следует, например, постоянно ставить на вид управляемым ЮНЕСКО культурным организациям, что своей роковой политикой в области искусства они подвергли смертельной опасности западноевропейскую культуру в целом. Я представляю себе, что такая просветительная акция, произведенная достаточно энергично, принесла бы положительные результаты.

Я хотел бы провести следующее сравнение.

В то время, как ничего не смыслящие в музыке болтуны от литературы, находясь под защитой мощных издательств, безнаказанно позволяют себе чернить и осмеивать лучшие достижения классической и современной музыки;

в то время, как германские радиокомпании ежегодно поддерживают миллионными суммами из официальных источников музыкальные арлекинады шарлатанов и пройдох в Дармштадте, Донаушингене, Баден-Бадене, Кёльне, Гамбурге;

в то время, как государственные консерватории все чаще приглашают на должности профессоров

композиции недоучившихся ремесленников от додекафонии, которые способны воспитать лишь поколение одиозных дилетантов;

в то время, как почти во всех западноевропейских странах ничтожная клика недоучек, честолюбцев и барышников получила возможность подтачивать основы основ европейского искусства с упорством вредных термитов;

в это же время в Советском Союзе и в других социалистических государствах деятели искусства неуклонно продолжают и развивают классические традиции, которые единственно могут гарантировать преемственность мастерства и верность высоким идеалам лучших художников прошлого.

Когда я думаю об этом, я все более склоняюсь к убеждению, что вслед за техническим шоком, вызванным в свое время первым русским спутником, в недалеком будущем западный мир постигнет не менее глубокий шок и в области искусства и культуры, если он в последний час не переменит пагубного курса, направленного на уничтожение своего художественного наследия.

Известный американский драматург Артур Миллер, получив в числе других деятелей науки и искусства приглашение от президента Кеннеди по случаю его торжественного вступления на пост, высказался по этому поводу следующим образом: «Я думаю, что основная причина нашего приглашения — это спутник. Ныне эта искусственная звезда является продуктом разума. Духовный же продукт деятелей культуры не может быть тверд, как металл и осязаем, как ракета... После таких событий я, естественно, охотно поверю, что мы достигли конца какого-то очередного периода. Буду откровенен: я хочу сказать, того периода, за который Америка лишилась едва ли не последней крохи разума... Сейчас это в прошлом, и Америка начинает возвращаться к нормальному состоянию. Близится время, когда человек, который в состоянии не только высказать полноценную мысль, но и изложить ее письменно, не будет за одно это отстранен от всякой государственной службы».

Упрек, адресованный Миллером последнему американскому десятилетию, в полной мере можно отнести и к прошедшему западногерманскому десятилетию, вернее, к нашим руководителям в области культуры. «Жизнь, — говорил Миллер, — часто дает мечтателям возможность пребывать некоторое время в мире грез, но история не знает пощады по отношению к тем, кто не хочет или не может взглянуть правде в глаза».

Эта правда о политике в области искусства, проводимой на Западе в течение 15 лет, после тяжелой борьбы против лжи, предательства и открытого террора, становится, наконец, слышна и в Западной Германии. И это весьма многозначительно.

Перевела Н. Кравец

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Перевела Н. Кравец

Содержание