Выпуск № 12 | 1963 (301)

продолжается... Такое истолкование, соответствующее авторской партитуре, имеет, несомненно, право на существование. Тем более, что музыка заключительного ансамбля гениальнейшая: она все уравновешивает, все по-моцартовски мудро ставит на свои места...

Итак, с одной стороны, в спектакле новосибирцев действует юный, пылкий, бесстрашный и очаровательно легкомысленный Дон Жуан. (Эту роль с большим и неподдельным темпераментом, легко и красиво исполняет А. Федосеев.) Ну, а кто противостоит ему? Женщины, разумеется. Вот здесь-то и начинаются «расхождения» между Моцартом и спектаклем.

Сочувствуя своему герою, Моцарт и его либреттист Да Понте, словно умышленно, чтобы оправдать ветреность Жуана, в каждой из женщин подчеркивают лишь одну какую-то черту. И черта эта, в конце концов, начинает восприниматься как ограниченность этих персонажей, недостаток жизненной энергии, как слепая подчиненность их то ли традициям чести, мести, скорби (Эльвира, Донна Анна), то ли наивному кокетству и недалекой расчетливости (Церлина). В самом деле, сколько событий происходит в опере, в скольких уже приключениях побывали Дон Жуан и Лепорелло, а Донна Анна все плачет об отце и отстраняет от себя Оттавио, с его пылкими признаниями. Эльвира все проклинает обольстителя и грозится вывести его на чистую

«Дон Жуан».
Дон Жуан — А. Федосеев, Лепорелло — А. Левицкий

воду. Кокетство Церлины до того простодушно, что и от него тоже становится скучновато.

А мужчины в опере Моцарта — разве соперники они Дон Жуану? Оттавио, с его нудными, утомительными, кажется, даже для его невесты излияниями в любви; Мазетто — чурбан и простофиля. Вот разве памятник Командору кажется достойным противником: в нем хоть есть какое-то застывшее подобие мужества...

Как же воплощены образные контрасты Моцарта в спектакле? Увы, не без излишнего «нажима» и отступлений от замыслов композитора. И если мужские образы — Лепорелло, Мазетто, Оттавио, Дон Жуан — удались, то, к сожалению, этого не скажешь о характерах женских. Церлина (Р. Антонова) выглядит как опытная, хитрющая светская кокетка, с такой охотой дающая себя обнимать и носить на руках, что становятся непонятными и вкрадчивая просьба Дон Жуана дать ему руку (??), и поведение самой Церлины в замке, когда, уединившись со своим галантным ухажером, она вдруг поднимает страшный шум, зовет на помощь. Нет, такая Церлина, какой она задумана в спектакле, вероятно, сочла бы более благоразумным не привлекать в подобной ситуации чужого внимания... И уж совсем занесенной из плохонькой оперетки кажется сценка, когда обвязывая платком пострадавшую в драке голову жениха, Церлина, усмехаясь, делает из кончиков повязки заправские рога на лбу Мазетто...

Дон Жуан в первой картине спектакля так мало скрыт плащом и так непохож, даже в маске, на Оттавио, что зрителю трудно поверить в ошибку Донны Анны, якобы принявшей незнакомца за Оттавио и поэтому обнявшего его (так она потом объясняет жениху все случившееся).

Вряд ли эти мелкие детали, внесенные в женские характеры оперы, помогают зрителю уяснить существо, смысл задуманных Моцартом психологических контрастов.

Его Дон Жуана могли бы еще заинтересовать умное лукавство, сила характера.

Увы! Ничего этого нет ни в одной. Есть только предельная докучливость, наивное простодушие, доходящее временами до глупости. И комическое несоответствие их очень серьезной музыки с теми сюжетными ситуациями, в которые они попадают, должно было гораздо активнее обыгрываться, чем это сделано в спектакле. Думается, что поиски юмористических штрихов и нюансов в трактовке женских образов (Эльвиры в первую очередь) должны быть продолжены. Нельзя не вспомнить здесь «Волшебную флейту», великолепно поставленную К. Фельзенштейном. Вот спектакль, где комическое, иносказательно-ироническое начало, тонко выявленное режиссером, нашло яркое воплощение.

Можно во всем соглашаться с постановкой «Дон Жуана» в Новосибирском театре, как это и делали многие рецензенты. Но можно, отмечая достижения, с чем-то и спорить. Бесспорны только два факта: во-первых, создан спектакль, пользующийся заслуженным успехом в родном городе (с момента премьеры до нынешнего дня непрекращающиеся аншлаги!).

Во-вторых, театр этой постановкой заставляет своих зрителей активно мыслить. Подумать: сочувствует ли композитор своему герою? И ответить: да, бесспорно сочувствует. И уяснить себе, что, сочувствуя, Моцарт все же подчеркивает незрелость, а поэтому и неизбежный крах «принципов» Дон Жуана.

А разве это не полезно: заставить зрителя размышлять над тем, что моцартовского Дон Жуана, как и Кармен — у Бизе, Годунова — у Мусоргского, Германа — у Чайковского, не так-то легко сразу отнести к «положительным» или, наоборот, «отрицательным» образам. Зритель начинает понимать, что в опере, как в других видах и жанрах искусства, истинные художники, стремясь к жизненной правдивости, к воплощению многогранных характеров, умеют объяснить причины, побуждающие их героев к тем или иным действиям. Умеют и не боятся подчас вызвать сочувствие даже к человеку, совершившему проступок, преступление. Но умеют и произнести «общественный приговор». Так, расширяя наши представления о «положительном» и «отрицательном», величайшие оперные композиторы неуклонно раздвигают кругозор своих слушателей, воспитывают в них самостоятельность мышления, точную оценку чувств и поступков истинных, верных и — лживых, надуманных.

Суметь донести до зрителя сложные проблемы нравственной жизни человека в образно-художественной атмосфере спектакля — это ли не высшая творческая радость для театра?

...Когда в зрительном зале гаснет свет, стихают разговоры и в «подсвеченной» снизу оркестровой яме возникают первые фразы вступления к «Борису Годунову», вы невольно замираете. Замираете, все глубже и глубже погружаясь в вечно волнующую музыку...

Разница с тем, что привыкло воспринимать ухо, слушая партитуру оперы, — огромная. Все и знакомо, и незнакомо: благодаря Новосибирскому театру в столице наконец-то звучит оркестровая редакция, сделанная рукой Шостаковича.

  • Содержание
  • Увеличить
  • Как книга
  • Как текст
  • Сетка

Содержание

Личный кабинет