Выпуск № 9 (274) | 1961 - страница 63

Как же так? Как свести концы с концами? В таких случаях у нас говорят: «начал — за здравие, а кончил — за упокой!». Можно ли восторгаться талантом и мастерством произведений, которые: а) написаны «без души», б) с пассивным использованием фольклора, в) с игнорированием форм современности?..

Разумеется, в прослушанных Вами произведениях — Щедрина, Мачавариани, Бабаджаняна, Цинцадзе и ряда других молодых композиторов есть уязвимые стороны. Их можно найти в области художественной формы и даже, может быть, в использовании народных элементов. Но утверждать, что авторы этих произведений конструировали свою музыку по предложенным «извне» образцам и поэтому, де, они не могли в свои творения «вложить свои души» — по меньшей мере несправедливо! Впрочем, Вы сами это, вероятно, понимаете, иначе бы и во время Вашего пребывания в Москве Вы были бы более скупы в оценке этих произведений, и в Вашем письме Вы не называли бы их превосходными! Могут ли быть «бездушные», кем-то «инспирированные» произведения — превосходными?

Эта Ваша раздвоенность — как композитора, который эмоционально открыто чувствует музыку, и публициста, который хочет провести импонирующую ему тенденцию — становится особенно очевидной из последующей части письма. Призывая в союзники Чайковского, Вы осуждаете программную музыку в принципе. Но тот же Чайковский, как Вы хорошо знаете, писал, что «с широкой точки зрения, всякая музыка есть программная», и всем своим симфоническим творчеством в зрелые годы он доказывал значение именно программной музыки: и Четвертая, и Пятая, и Шестая симфонии — как известно, имели, пусть неопубликованные, программы!

В то же время Ваше утверждение, что вся советская симфоническая музыка якобы обязательно программна, просто не соответствует действительности. Ну, какое отношение к программной музыке имеют, например, «Concerto grosso» Э. Тамберга или Третий квартет Цинцадзе, которые Вы называете? О какой программе может идти речь в связи с «Полифонической сонатой» Арно Бабаджаняна? Я не говорю уже о скрипичном и фортепьянном концертах Мачавариани и Тактакишвили.

Вам явно не понравились, дорогой Юлисес, заключавшиеся в моем письме характеристики таких композиторов, как Свиридов, Кара Караев и Тактакишвили. Я писал, что они представляют собой весьма разные творческие индивидуальности; но, при всем различии, их объединяет и нечто общее, что характерно для всей нашей социалистической интеллигенции. «Все свое творчество, — писал я, — они адресуют (а не «предназначают», как Вы не совсем верно пишете!) широкому слушателю, они стремятся служить высоким гуманистическим целям, помогать народу в его горестях и радостях, вдохновлять его в борьбе за еще более светлое будущее». Вы же, Юлисес, усмотрели в этих моих словах изложение какой-то «директивы» советским композиторам, «доктрину», которая не имеет ничего общего со сферой музыки, искусства и т. д.

Но, позвольте, в чем же здесь «криминал»? В утверждении, что искусство должно быть связано с народом, что оно призвано служить высоким гуманистическим целям?

Любимый Вами Чайковский утверждал, что преимущество оперы заключается в том, что она «дает... средство сообщаться с массами публики», что цель его жизни состоит в том, чтобы увеличивать число людей, любящих его музыку, находящих в ней утешение и подпору. «Сделаться проще, естественнее, шире», — с таким призывом обращался к своим коллегам другой корифей русской музыки Римский-Корсаков. А разве эти эстетические «credo» не характерны для великих деятелей западного искусства? Служить своим искусством народу, человечеству во все времена было важнейшей традицией, величайшей заповедью подлинного большого Искусства. Причем же здесь «директивы» и «доктрины»? Кстати, Вы ссылаетесь на Ч. Айвза. Да, Айвз действительно был крупной творческой фигурой музыки XX столетия; его эксперименты в области политональности и полиритмии интересны, они не остались бесследными для развития американской музыки. Но Айвз всю свою жизнь все же оставался художником-одиночкой, и прав был Аарон Копленд, который писал в своей книге «Наша новая музыка» о «драме Айвза» как драме композитора, оставшегося без слушателя...

«Здесь, в Америке, композитор считается зрелым и ответственным за самого себя гражданином...» — пишете Вы в своем письме. Но «доктрина» быть ответственным за самого себя и индифферентным к тому, что делается вокруг, — «доктрина», мягко сказать, сомнительная и мелковатая.

Во время поездки по США нас, например, немало удивлял такой факт: американские телевизионные компании, пропагандируя ежедневно, ежечасно на своих экранах убийства, насилия, грубость, жестокость (чего стоит в этом отношении хотя бы кетч — драка двух противников, пользующихся любыми приемами), фактически

используют искусство (или вернее — его эрзац) как активнейший антигуманистический фактор в воспитании американской молодежи. Все это отлично понимает и в связи с этим скорбит (в одиночку!) почти каждый представитель американской интеллигенции, в частности композиторы. Но... увы, ничего не могут сделать... Активно вмешаться, изменить существующее, не допускать очевидных преступлений против молодежи — это не в нравах американской жизни, в которой... «каждый за себя»!

В связи с этой темой я невольно вспоминаю последнюю поездку в Лос-Анжелос на музыкальный фестиваль и симпозиумы, которые состоялись там. Наши споры с Лукасом Фоссом и его единомышленниками были в этом смысле близкими к нашему разговору с Вами, Юлисес. Фосс, как и англичанин Гамильтон, швед Бломдаль, старался доказать, что «музыка индивидуальна, а не коллективна», что «прогресс музыки начинается тогда, когда она становится независимой от общества». «Нет необходимости нравиться публике», — уверял аудиторию Гамильтон. «Настоящие произведения создаются в одиночестве», — вторили ему его коллеги. Но слова Т. Хренникова о том, что вся история искусства, и в частности музыки, блестяще доказывает нам, что истинно высокие музыкальные произведения всегда были связаны с передовыми идеями общества, что они неотделимы от него, — именно эти слова были неслучайно встречены аплодисментами значительной части собравшихся в Лос-Анжелосе. Уолтер Пистон активно поддержал эту мысль, сказав, что «без публики нет композиторов, электронная музыка останется только лишь для самих электронников...» И мы — композиторы Т. Хренников, Кара Караев и я были искренно рады, убедившись, что многие американцы, в том числе и такие уважаемые музыканты, как Уолтер Пистон, Рой Гаррис, во многом разделяли наши взгляды. Они также видят великую миссию художника в том, чтобы своим искусством, своим талантом служить людям, помогать их счастью, их лучшим стремлениям.

На фестивале игралось много новой музыки, как всегда, и талантливой, и бесталанной... Главная беда многих прослушанных нами произведений — нарочитый субъективизм, индифферентность их авторов к тому разнообразному и богатому кругу эмоций, которыми живет человечество. От этой музыки создавалось впечатление, что кроме тревог и страхов, одиночества и душевной подавленности современный человек вообще ничего не испытывает.

Когда-то П. Хиндемит хорошо охарактеризовал музыку Шёнберга, говоря о том, что в своей музыке автор «Ожидания» и «Счастливой руки» отразил чувства людей, сидящих в бомбоубежище, задолго до появления их на свете... Нечто близкое испытывали и мы, слушая новую музыку молодых шёнбергианцев». И мы думали — разве современный человек перестал радоваться и надеяться? Разве он и теперь активно не борется против зла и насилия?

Видимо, все дело в пресловутом «самовыражении», согласно которому художник теперь якобы меньше всего призван думать об окружающей его жизни, обличать дурное и защищать в ней доброе. Его собственный, чаще всего неказистый мирок идей и чувств, тщательно отгороженный от широчайшего простора народной жизни, — таков обычный круг мышления этих «художников»... И я никак не могу назвать это свободой творчества; наоборот, мне кажется, что подобное «самоуглубление» — и беда, и вина художника перед большим миром, перед людьми... Истинный творец «выражает себя» в полной мере только в результате отражения и, следовательно, познания окружающей его действительности, ее объективной истины и красоты.

Нам кажется, что сила подлинного искусства — в активном вмешательстве в жизнь, в борьбе против всего, что мешает человеку стать лучше, благороднее, чище. Вне этого — нет настоящего искусства! Так учит история. Искусство же для гурманов никогда не будет столбовой дорогой мировой культуры. Музыка, обращенная к миллионам, несущая самые прогрессивные идеи современности, связанная с национальными традициями, помогающая человеку развить все лучшее, что в кем есть, музыка красивая, способная доставлять эстетическое наслаждение, была, есть и будет тем истинным и высоким искусством, которое помогает человечеству идти смело в будущее.

В заключение письма, дорогой Юлисес, мне бы также хотелось вспомнить слова любимого Вами и мною Марка Твена: «Грустно бывает слушать музыку без слов, но еще грустнее слушать музыку без музыки».

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание