седьмую картину следует или вовсе опустить, или же кардинально переработать.

Балет С. Цинцадзе — крупное достижение советской музыкальной культуры — заслуживает строгого подхода ко всем частностям: ведь фальшь даже одной сцены может нанести непоправимый вред целому.

Партитура балета выполнена мастерски. Это не наряд, а душа произведения. И, кстати, надо отметить, что она блестяще была раскрыта дирижером Д. Мирцхулава, который по праву разделил с автором успех спектакля.

При обрисовке образа Демона композитор смело прибегает к эмоциональным преувеличениям: отсюда и обилие насыщенной звучности струнных, экспрессивных красок меди, неукротимый напор в соло литавр. Образ же Тамары, хрупкий, воздушный, раскрыт иными средствами. Легкое движение струнных, обилие соло деревянных, прозрачность фактуры — все это исполнено грации и нежности.

Тяготея к многокрасочной палитре, к насыщенности тона (и, что греха таить, иногда злоупотребляя ими), С. Цинцадзе создает и чистые озера камерной звучности. Отметим в этой связи поэтичное Адажио грезящего жениха, танец «Самайя» из второго действия с утонченным ритмическим рисунком и мелодией английского рожка, не лишенной оттенка восточной неги.

Красочен лейтмотив странствий, в особенности его развитие в сцене «видений Синодала». Смелыми тембровыми сопоставлениями изобилует вступление к балету.

Есть в партитуре и более слабые страницы. Сам по себе эффектный прием сопоставления — после драматически насыщенной кульминации следует резкий спад звучности — не оригинален, и, тем более, не стоило его повторять.

В заключение о хореографическом воплощении балета С. Цинцадзе. Его, как известно, поставил Вахтанг Чабукиани, один из тех мастеров, которые утвердили героический стиль в советской хореографии. Неизмеримо велик его вклад в развитие грузинского балета. Обогатив классическую хореографию традициями национальной танцевальной культуры, он создал яркие динамические образы, воплощающие силу и величие духа народа. Вершинами творчества Чабукиани явились хореографические транскрипции ряда шедевров мировой литературы. Естественно, возникающие здесь художественные задачи особенно сложны. Ведь такие темы требуют широчайшей культуры, безупречного вкуса, наконец, радикального обновления хореографических средств выразительности.

В новой постановке В. Чабукиани всего этого, порой, ощутимо не хватает. Ряд эпизодов поставлен им замечательно. В первую очередь это относится к грузинским сценам. Таковы танцы Синодала (его роль блестяще проводит В. Гунашвили). Танцевальный рисунок здесь рыцарски благородный, изящный, вместе с тем, полон бурной стремительности. Великолепно поставлены «Самайя», танец шута, общая пляска. Большое впечатление оставляет Адажио Синодала и Тамары в первом действии. Здесь действительно в каждом движении запечатлена поэзия волшебной ночи. Драматической выразительностью отмечены Адажио Демона и Тамары во втором действии. Весь этот эпизод наполнен мучительной страстью и трепетом. Нельзя без волнения смотреть и последнюю сцену, когда поцелуй Демона убивает Тамару и начинается неистовый, поистине «демонический» танец: легко, словно перышко, подхватывает Демон Тамару, его движения подобны молнии, танцевальный рисунок до предела заострен.

Но в балете много сцен, решенных в манере натуралистически описательной пантомимы. Малоизобретательно поставлены уже отмеченные ранее «звездные танцы».

Просчеты балетмейстера усугублены неудачным, однообразным художественным оформлением. Слишком часто, например, Демон сверху, «с облаков», взирает на «землю». Эти эпизоды вовсе не смотрятся рядом с нагромождением бутафорских туч, грубо размалеванными одеждами «звездных дев». Все это не имеет ничего общего и с высокой символикой поэзии Лермонтова.

К сожалению, недостатки постановки несколько ограничили возможности Чабукиани-танцовщика, и все же нельзя без восхищения смотреть те сцены балета, в которых, преодолевая внешнюю иллюстративность, В. Чабукиани, исполняющий заглавную роль, предстает во всем великоле

пии своего хореографического мастерства. Сцены с Тамарой, финальная сцена неистовства впечатляют страстностью и острым драматизмом. И, как мы это видели в других спектаклях, так и в «Демоне» Чабукиани безраздельно царит на сцене, убеждая зрителей темпераментностью, восхищая пластичностью движений.

Зачастую танец воспринимается как патетический речитатив (особенно, в финальных сценах второго и третьего актов), хотя ряд чрезмерно экспрессивных и внешне театральных эффектов мог быть опущен.

Сценическая жизнь нового балета началась. Его музыка отражает современный уровень нашей культуры, зрелой и могучей, непрерывно обновляющейся в содружестве с культурой братских народов. Радостно, что бессмертное творение Лермонтова обрело новую жизнь. В этом и заключается смысл воплощения в музыке великих шедевров мирового искусства. В этом и состоит значение нового произведения Сулхана Цинцадзе.

Г. ТОРАДЗЕ

ГЕРОИ ВАЖА ПШАВЕЛА В ОПЕРЕ

По постановлению Всемирного совета мира в конце июля широко отмечалось 100-летие со дня рождения великого грузинского писателя Важа Пшавела. К этой славной дате Тбилисский театр оперы и балета им. З. Палиашвили приурочил постановку новой грузинской оперы «Миндия», написанной по мотивам Важа Пшавела Отаром Тактакишвили.

*

Важа Пшавела — один из любимейших поэтов грузинского народа. Его творчество, проникнутое мужественным эпическим духом, как бы напоено соками родной земли, овеяно чистотой и возвышенностью лирических чувств. Писатель-патриот, гуманист, Важа Пшавела, с неповторимой поэтической силой воспевший родину, ее историю и легендарную старину, быт и природу, издавна привлекал грузинских композиторов. По богатству сюжетов и тем, совершенству поэтической формы произведения Пшавела действительно представляют на редкость благодарный материал для музыкального воплощения. Известно, сколь плодотворным было обращение авторов грузинской симфонической музыки к творчеству великого писателя. Монументальные симфонические поэмы «Звиадаури» и «Миндия» Ш. Мшвелидзе приобрели широкое признание. Опера О. Тактакишвили — первое произведение этого жанра, в котором нашли воплощение поэтические образы великого писателя.

По углубленности мысли, вдохновенному лиризму, гуманистическому пафосу «Миндия» («Змееед») — одна из наиболее глубоких и сильных поэм Пшавела.

В центре поэмы образ Миндия — этого «горского Фауста», благородного идеалиста, мечтающего о всеобщем счастье. Тактакишвили, конечно, не ставит целью передать во всей своей полноте проблематику и художественное содержание «Змеееда». Эта задача вряд ли осуществима. «Змееед», в силу специфичности своего художественно-философского содержания, очень «удобен» для симфонической интерпретации, но не дает достаточного сюжетного материала для оперного либретто с необходимой очерченностью, законченностью характеров, стройной драматургией. Либреттисту (Р. Табукашвили) пришлось заново создавать сюжетную канву, в которой драматическая коллизия почти полностью изменена.

Фабула либретто несложна. Она сводится к рассказу о том, как вернувшийся на родину после долгих скитаний прекрасный, мужественный юноша-горец Миндия, наделенный чудесным даром понимать «голоса природы», отказывается от жестокого обычая «кровной мести». Но в конце концов случается так, что он вынужден убить своего «кровника», и тогда природа отворачивается от Миндия, клеймит его позором: «Зачем убил, Миндия?» — где бы ни находился юноша, слышит он этот укор. Не выдержав угрызений совести, Миндия закалывается, смертью искупая то, что он нарушил главный закон природы — не убивать человека, если тот не нападает на твою родину.

Как мы видим, помимо имен героев и места действия, из поэмы Пшавела сохранен

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Г. ТОРАДЗЕ

ГЕРОИ ВАЖА ПШАВЕЛА В ОПЕРЕ

*

Содержание