Выпуск № 8 (273) | 1961 - страница 33

в решетку, казалось, потрясают мир. Усиливающийся ветер рвет с плеч плащ, срывает его, давая выход буре, которая бушует в груди и рвется навстречу бушующей природе. Гром и молния в небе, гром и молния в сердце. И в этом страшном единении — могучий вызов, безумная клятва — добиться или погибнуть.

Это была подлинная музыкальная режиссура, сценически воплотившая партитуру.

Во второй и третьей картинах спектакля музыкальная драматургия Чайковского нарушается незначительно. Начиная же с четвертой картины, Мейерхольд уже не отходит от партитуры (исключение — финал спектакля).

«Четвертая картина — центр оперы». Здесь «намертво» завязывается узел между героями драмы. «Здесь роковая встреча Германа и старухи. Всего таких встреч в опере шесть и от первой до четвертой картины интенсивность впечатлений нарастает» (Асафьев).

Как мы видели, первая встреча у Мейерхольда сведена на нет. Она — случайна. Это не неизбежная завязка драмы. Вторая встреча (Герман у Лизы), звучащая полностью, сценически усилена тем, что Графиня не входит в комнату к Лизе.

Стук в дверь. Мы видим, как в ужасе заметалась Лиза — она бежит к двери, потом обратно. Хватает плащ, пистолет, фуражку, лихорадочно прячет Германа, тушит свечи, снова бежит к двери, открывает ее и отступает в мертвящем страхе. А за дверью зловеще колеблются отблески многих свечей, прыгают и кривляются причудливые тени. Из «пустоты» слышится голос, нет, не живой голос, — мы вспомним его потом, когда в казарме появится призрак Графини... Ледяной холод в пульсации ритмов музыки и тот же ледяной холод на сцене. Старуха так и не появилась, но ее «встреча» с Германом состоялась и он понимает, что схватка неизбежна: «Могильным холодом повеяло вокруг...»

Третья встреча — на балу. Режиссерская мысль симфонически развивает неразрывную и все сближающуюся связь между двумя главными персонажами оперы — Германом и старухой. Используя систему завес в этой картине, Мейерхольд «крупным планом» ведет действие, акцентирует состояния героев, убирая все лишнее, делая центром картины Германа, подчеркивая его растущее смятение перед неизбежностью столкновения со старухой.

Впервые мы прямо посмотрели в глаза Графини — нет, это не дряхлая старуха, баба-яга прежних постановок «Пиковой дамы». В ее глазах блеск и воля, она «сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад»¹. Она пряма и даже стройна, и она что-то знает, и «она охвачена ужасом при виде бредом насыщенного» Германа. А Мейерхольд все сводит и сводит их, то случайно, мимолетно, то вплотную, задерживает их взгляды друг на друге, почти бросает в объятия. Мечется в страхе и соблазне Герман, а вокруг дьявольский смех и возгласы разыгрывающих его Сурина и Чекалинского — «Не ты ли тот третий, кто страстно любя... три карты, три карты, три карты!..» «Вот любовница твоя! Смотри, вот "Пиковая дама!"» Все туже и туже затягивается петля, и нет из нее выхода Герману — «Эта мысль меня с ума сведет!»

И вот спальня Графини...

Мы видим прежде всего Германа, в мертвящей неподвижности мертвящих повторов мелодии. Стоит и смотрит — куда же занесла его безумная мечта? Бледнее и прозрачнее кажется лицо, и уже в напряженной неподвижности чувствуется готовность к страшному прыжку.

Он сосредоточенно смотрит на этот склеп — ему необходимо все рассмотреть, все знать. И вместе с Германом, почти его глазами, смотрим и мы. Мы видим скрытый ширмами альков под белым балдахином. Камин слева, над ним овальное зеркало, отсветы горящих в двух канделябрах свечей клубятся в нем стайками тусклых светляков. Тут же разостлана шкура белого медведя и на ней кресло — вот, значит, здесь она сидит, вспоминая своих любовников и свои три карты... И все это обрамлено лестницей, которая, поднимаясь на несколько ступеней вверх, спускается вниз. Похоже на склеп, где еще почему-то живут.

Медленно, почти крадучись, Герман подымается по лестнице и смотрит, смотрит — «Все так, как мне она сказала». Оглянулся и опять застыл. А вокруг, по стенам — портреты: галерея мертвецов в пудреных париках. Дошел до верху. Площадка и дверь. Взялся за ручку, в порыве надежды прильнул к двери: ведь там спасенье — Лиза! Но музыка неумолима, она «отрывает» его от двери и «указывает» ему на портрет, висящий рядом. Не сразу понимает Герман, кто перед ним, хотя портрет все сильнее и сильнее высвечивается и некоторое время видны только портрет и Герман. Но вот узнал — «Какой-то тайной силой с тобой я связан роком!» Забыл все вокруг, видит «чудное и страшное лицо», прикован к нему — «Бежать хотел бы прочь, но нету силы...». Взбегает по лестнице вверх, но вновь устремляется к портрету, медленно спускаясь по ступенькам. И, как тень, тянется за ним плащ, становясь все длиннее и длиннее, будто другой конец его привязан к портрету. Им «не разойтись без встречи роковой». Белая рука, выхваченная светом, скользит вниз по перилам. По ступеням змеится черная тень.

И вдруг Герман замер. Что он услышал? Подобрав плащ, он рывком бросился к двери, а вот уже и мы слышим: вернулась Графиня и понимаем, что Герман ринулся ей навстречу, но сразу отпрянул, заметался по сцене и куда-то исчез...

Мейерхольд не выводит на сцену приживалок и горничных — они где-то там в коридоре с колеблющимися огоньками свечей, такими же, как и колеблющийся ритм музыки. Лишь одна служанка стелется в поклонах за всех. «Полно льстить мне», — еще невидимая кричит Графиня и появляется в дверях, как в раме. И перед нами вдруг два портрета — наверху и внизу. Тот же гордый стан, та же поза, тот же веер, только наверху чудное, а здесь страшное лицо. Эта, внизу, хранит тайну той, хранит навечно. С теми, кто наверху в золотых рамах, прошла ее жизнь, их она вспоминает еженощно, нм она и рассказывает, «что за манеры, что за тон» были сегодня на балу.

Она стоит у камина, стоит прямо, нарядная, изысканным движением снимает серьгу, может быть, ту же самую, что у той, наверху? Но снять вторую уже не может. — «Я устала...» и опускается, почти падает в кресло. Однако не сдается, Сегодня она должна собрать все силы — тот офицер тревожит ее. И она вооружается своим былым величием — вспоминая, «какие имена!.. И даже иногда сама, сама маркиза Помпадур!.. Король меня слыхал!». Тревога нарастает. Стараясь заглушить ее, она поет старую французскую песенку, которую певала тогда — «Je crains de lui ... II me dit: je vous aime».

Как тать, возникает Герман. Слушая Графиню, он крадется к двери, прикрывает ее и неслышно прячется за ширмой... «Je sens mon coeur qui bat ... j ne sais pas pourquoi...» — закрывает глаза Графиня. Может быть, она заснула. В партитуре ррррр.

Внезапное f обрушивается темой трех карт.

И уже как дуэлянт, бреттер выходит Герман, стремительно направляясь к старухе с такой решимостью, что музыка не поспевает за ним и

_________

¹ А. С. Пушкин. «Пиковая дама», глава 2-я.

Содержание
Увеличить
Как книга
Как текст
Сетка

Содержание